– Ненадолго, на пару суток. Но ты же помнишь, любовь – это
тоже Настоящий свет. В этом мире миллионы Крылатых, у которых теперь не
осталось ничего – только вера, что солнце вернется в их мир. Они будут любить
меня, и этой любви… этого света мне хватит, чтобы светить им.
– А если разлюбят? Если забудут, что такое Тьма… и что такое
Свет?
– Тогда я умру, – просто сказал Котенок. – Честное слово,
мне этого не хочется.
– Лэну тоже не хотелось.
Котенок замолчал.
– И что, ты теперь полетишь на место их старого солнца? –
спросил я.
– Нет, что ты, Данька. Я для этого буду слишком маленький. Я
стану летать вокруг этого мира. Стану неправильным солнцем… но это хоть что-то.
– Ты молодец, – сказал я. – Ты хорошо все придумал. Иди
питайся.
Где-то над нами прошелестели крылья. Я даже не поднял
голову, чтобы посмотреть, Крылатый это или Летящий. Разницы в общем-то нет.
– Чего ты хочешь больше всего, Данька? – неожиданно спросил
Котенок.
– Домой.
– Я смогу тебе помочь.
– Да? – Я посмотрел на Котенка. – И как же?
– Когда я стану солнцем, я ничего не забуду, Данька. Но мне
будет уже не до того, чтобы помочь тебе. Это будет казаться мне слишком мелким,
маленьким. Извини.
– Да ладно уж. – Я невольно усмехнулся. И вспомнил, как
Котенок лежал у меня на руках, умирая от голода. Каким он был маленьким,
несчастным. И как я плакал, не зная, как его спасти.
– У меня будет только один миг, – серьезно сказал Котенок.
Если он и прочитал мои мысли, то никак этого не выдал. – Миг, когда я уже буду
Настоящим волшебником, но еще не забуду нашу дружбу. И смогу исполнить любое
твое желание.
– Можно я скажу его? – тихо-тихо попросил я.
– Дань, это не поможет. Я исполню Настоящее желание. Не то,
чего ты попросишь, а то, чего ты хочешь.
Я вновь посмотрел на Лэна. Тьма стерлась с его лица. Оно
было прежним – бледным, спокойным, добрым. Лэн бы меня простил. Только я – не
он.
– А чего я хочу, Котенок?
– Многого, – поколебавшись, сказал Котенок. – Чтобы Лэн
ожил, чтобы Настоящий меч вновь был с тобой, чтобы я не уходил, чтобы солнце
появилось. Но домой, кажется, ты хочешь сильнее всего.
– Тогда иди, – сказал я.
И Котенок, словно ждал этих слов, побежал вниз по винтовой
лестнице. Минуту я слышал топот его лапок, потом он стих.
Вот и все. Я погладил Лэна по холодной руке. Я больше не
боюсь друзей, даже мертвых. Друзья или предают, или умирают, но в любом случае
они перестают быть друзьями. Лэн, например, умер. Котенок – наоборот.
Я подошел к проломленной стене, посмотрел вниз.
Полкилометра, не меньше. Можно взять Лэна на руки, спланировать вниз и там
дожидаться, пока башня рухнет и из-под нее взлетит в небо бывший Котенок. Потом
я окажусь дома… а здесь Крылатые будут славить солнышко, с почестями похоронят
Лэна, а про меня сочинят красивую легенду. Что я погиб в бою… или, наоборот,
предал Свет, решил стать Летящим, был убит Лэном, но и его убил…
Нет, не буду я удирать из башни. И Лэн пусть останется здесь.
Когда башня рухнет, она станет ему памятником.
Я долго стоял у пролома, глядя то вниз, то на горы, где
временами полыхал Черный огонь. Крылатым трудно… но ничего. Сейчас в небе
появится солнце, и Летящие в панике разлетятся. Или окаменеют в полете и осыплются
на горы черным песком.
Потом башня зашаталась, и я понял, что Солнечный котенок
начал превращаться в солнце. И еще вдруг понял, что не окажусь внезапно посреди
своей комнаты. Просто в стене появится Потаенная дверь.
И мне стало легко. Потому что с Настоящим волшебником,
который знает твои тайные желания, не поспоришь, и обмануть его не получится.
Зато от его подарка можно отказаться. Если хватит смелости.
А я не боюсь.
Со стен падали камни; факелы, горящие черным светом, тухли
один за другим, словно откуда-то подул невидимый и неощутимый для меня ураган.
Башня дрожала, по мрамору пола разбегались косые трещины. С долгим гулом
рухнула винтовая лестница, и я слышал, как у земли грохочет обвал, в то время
как верхние пролеты еще падают сквозь башню.
Я сел возле мертвого Лэна и положил руку ему на плечо. Тихо
сказал:
– Не бойся, я тебя не брошу. Ты же меня не предал.
Снизу накатывал грохот. Я видел, как задрожала Тьма вокруг –
снизу, из-под черной выжженной земли, начинал пробиваться Свет. Пелена туч в
небе вспыхнула, сгорая, – вспыхнула обычным красным пламенем, и мир мгновенно
превратился из темного в кроваво-красный. Башня начала крениться – медленно,
неотвратимо.
– Ты не забыл про меня, Котенок? – закричал я в умирающую
Тьму. – Можешь забыть! Я не открою Потаенную дверь!
И в этот миг сквозь пол ударил белый луч. Камни вспенились,
исчезая, но когда луч коснулся меня, я не почувствовал боли. Только тепло,
вливающееся в тело. Вот он, Настоящий свет…
Словно сто Солнечных котят прижались ко мне, согревая своим
теплом.
Я не думал о том, что делать. Я словно бы знал это.
Медленно, чтобы не расплескать ни капельки Света, я лег на пол рядом с Лэном.
Положил одну руку ему на лицо, а другую на грудь – туда, куда вонзился меч
Тьмы. И почувствовал, как Свет течет сквозь меня – в Лэна. А башня все
кренилась и кренилась, а рана под моими пальцами затягивалась так медленно…
– Ты чего обнимаешься? – слабо спросил Лэн; в грохоте я едва
услышал его. Но я ждал еще пару секунд, пока он не зашевелился, а последние
капли Света не вошли в него.
И вот тогда я вскочил и закричал, уверенный, что все равно
уже поздно…
– Бежим, Лэн!
Я пихнул его к пролому в стене, это было совсем легко,
потому что башня наклонилась на сорок пять градусов и продолжала заваливаться.
Шагнул следом и, увидев, что Лэн заколебался, не понимая, что происходит, пнул
его пониже спины. Потом прыгнул сам, в падении расправляя Крыло.
Башня словно ждала этого мига. Верхние этажи оторвались и
плавно полетели вниз, еще в воздухе разваливаясь на отдельные глыбы камня.
Потом башня переломилась посередине – там, где я выбил кусок стены. Я видел,
как чуть ниже меня расправил Крыло Лэн – на фоне светящейся, вспучивающейся
земли его силуэт был четким, словно нарисованным. А каменный дождь валился на
нас, и я понял, что увернуться невозможно.
Только в этот миг земля под нами расступилась, и вверх
поплыло солнце.
Оно совсем не напоминало Котенка. Обычное солнце… ну
маленькое, километра два в диаметре, и слишком уж пушистое. Мы падали прямо в
него.