Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - читать онлайн книгу. Автор: Александр Эткинд cтр.№ 42

Подобно Буллиту, герой романа Булгакова стал «иностранным специалистом», который снова, после длительного перерыва, приезжает в Москву, чтобы посмотреть на «москвичей в массе» и оценить происшедшие с ними психологические изменения. Средства, которыми он располагает, производят на непривычных москвичей впечатление дьявольских, но его цели скорее научные. Наделенный магическими способностями, в своих выводах он пользуется обычной логикой экспериментатора. «Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, как и сам город, впрочем […] Но меня, конечно, […] интересует […] гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?» – задает Воланд профессионально поставленный вопрос. «Да, это важнейший вопрос, сударь», – подтверждает свита. Я вовсе не артист, настаивает Воланд, пытаясь разъяснить свои задачи и методы, «просто мне хотелось посмотреть москвичей в массе, а удобнее всего это было сделать в театре». Реакции москвичей адекватные, можно сказать, общечеловеческие. Воланд рассуждает: «Они – люди как люди… Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну легкомысленны… Ну что же… и милосердие иногда стучится в их сердца». Решающий эксперимент о переделке человека поставлен, и «иностранный специалист» ставит диагноз, точнее которого и сегодня никто не сформулировал: «Обыкновенные люди… в общем напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их».

То были центральные вопросы эпохи, равно волновавшие Фрейда и Троцкого, Буллита и Булгакова. В какой степени большевизму удалось переделать человека «внутренне»? И вообще, в какой степени человек доступен переделке? Эти вопросы наверняка находились в центре обсуждения на вечерах у американского посла в Москве; многим членам его свиты, да и их русским подругам, было что сказать по этому поводу. В июле 1935 года, через несколько месяцев после того, как Маргарита беседовала с Воландом, готовясь к балу у сатаны, Буллит произносил речь в Вирджинии. Сравнивая сталинскую Россию с гитлеровской Германией, недипломатичная риторика Буллита по крайней мере на десятилетие опережала «длинную телеграмму» Кеннана и «Происхождение тоталитаризма» Ханны Арендт: «Самые благородные слова, которые когда-либо говорились устами человека, оказались проституированы, и самые благородные чувства, которые когда-либо рождались в его сердце, стали материалом для грубой пропаганды, скрывающей простую правду: что эти диктатуры являются тираниями, навязывающими свои догмы порабощенным народам», – говорил Буллит [148].

Однажды в кабинете американского посла обнаружили микрофон, прикрепленный под штукатуркой рядом с рабочим столом Буллита, но провод к нему не был проведен. Сотрудники посольства – Тейер, Кеннан и Дурброу – провели несколько ночей на чердаке рядом с кабинетом посла, с револьвером в одной руке и фонарем в другой. Никто так и не явился; значит, их засада обнаружена, решили дипломаты и соорудили нечто вроде растяжки на пути в кабинет Буллита. Задев ее, советский агент привел бы в действие электрическую сигнализацию. Тогда в посольстве вообще вырубили электричество; оно, конечно, поступало с улицы. Потом свет снова появился, и Тейер нашел свою ловушку разрушенной, а микрофон просто исчез. Впоследствии, уже при следующем после, действующий микрофон нашли в еще более интимном месте, в спальне Дэвиса, как раз между ним и его женой.

В России Тейер всегда носил в кармане пистолет, но ему очень нравилось здесь. Он учил русский, чтобы переводить для Буллита, и охотно путешествовал по СССР; больше всего ему понравилось в Тбилиси. Он вспоминал, что москвичи умели соединять свою вековую ксенофобию с необыкновенным гостеприимством. Последнее он объяснял так: «Эти люди не знали политической и экономической стабильности; полиция, царская или большевистская, всегда могла конфисковать их имущество. Поэтому они смотрят на свое имущество как на нечто временное. Как только им повезет, они готовы как можно быстрее разделить свою собственность с друзьями, пока за ней не пришли враги. И что еще интереснее, они ждут примерно того же от других людей, которым временно повезло» [149].

Советское правительство нуждалось во всем – дорожной технике, грузовиках, рельсах, паровозах, оружии. Все это можно было купить за границей, но платить было нечем, кроме того что можно изъять у населения. Правительство всячески наращивало экспорт, вывозя золото в Германию, меха и коллекционные предметы искусства в Америку. Но при этом, надеясь добиться кредитов, СССР отказывался от закупок американской техники за наличные. В донесении государственному секретарю Халлу от 23 июля 1934 года Буллит писал: «В СССР ужасает отсутствие дорог. Единственная дорога, по которой можно проехать – это трасса Москва – Ленинград, но и она в таком состоянии, что постоянно блокирована сломанными грузовиками… Во всей Украине, самой развитой части страны, нет дорог». Он надеялся играть с русскими роль прямого, честного американца, но на деле был вовлечен в сложные геополитические игры. Наркоминдел опасался тайного союза между Польшей и Японией, о котором ходили настойчивые слухи. Буллит знал, что такого договора не существует, но не пытался разубедить в этом большевиков. Литвинов был занят тем, что играл на соперничестве между Францией и Германией, пытаясь получить кредиты от обеих стран. Буллит думал, что Литвинов стоит между ним и Сталиным, и безуспешно пытался обойти наркома. Сталин, похоже, думал, что Буллит стоит между ним и Рузвельтом, мешая получить кредиты.

Зато Коминтерн и другие советские организации финансировали Коммунистическую партию США, которая занималась пропагандой и шпионажем. Администрация Рузвельта считала советскую пропаганду в Америке недопустимым вмешательством во внутренние дела; но она не прекращалась. В июле 1935 года Буллит предупреждал Госдепартамент о предстоящем съезде Коминтерна в Москве и о том, что его друг Карл Радек собирается развернуть еще более интенсивную пропаганду в Америке. Это было прямым нарушением обязательств, взятых Советским правительством при установлении дипломатических отношений в 1933-м, и Буллит предлагал задуматься о разрыве дипломатических отношений. Было решено, однако, ограничиться нотой протеста. Со своей стороны, Москва обвинила Буллита в нарочитом обострении двусторонних отношений с тем, чтобы получить возможность отправиться в Вашингтон за новой должностью. Этот слух принес в посольство корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Уолтер Дюранти, и Буллит с удовольствием передал его в Госдепартамент. Он писал еще, что Дюранти пишет настолько просоветские статьи, что он, Буллит, подозревает, что Дюранти находится на жалованьи у большевиков.

Ситуация обострилась после Третьего конгресса Коминтерна, на котором было много американских гостей, призывавших к революции и рассказывавших о сотрудничестве с профсоюзами. В ответ на протесты Буллита, Наркоминдел объяснял, что Коминтерн не является правительственной организацией и государству неподконтролен. Буллит и его шефы в Вашингтоне рассматривали все это не только как вмешательство во внутренние дела, но и как прямое нарушение договоренностей, на основе которых были восстановлены дипломатические отношения с Советами.

Москва все больше раздражала амбициозного посла. Нараставшая напряженность в Европе доказывала Буллиту правоту его давних прогнозов. В апреле 1935-го он писал в Госдепартамент, что со времен Версальского мира был уверен в неизбежности националистического движения в Германии, и предсказывал скорое присоединение ею Австрии [150]. В июне Рузвельт направил его в Варшаву на похороны Пилсудского, где Буллит познакомился с Герингом. «Он самый отвратительный представитель нации, какого я видел, – докладывал Буллит. – Глядя на него, я почувствовал, что пока немцы не перестанут принимать “Нибелунгов” всерьез, они добьются только национальной катастрофы» [151].