Максимализмы. Характеры и характеристики. Жизнь №1 и Жизнь №2 - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Армалинский cтр.№ 139

В один из дождливых дней я забрался на второй этаж Бельведера и стал копаться в старых пластинках, лежавших навалом, без бумажных рубашек, голышом, царапавших друг друга острыми бороздками. Мне попалась заезженная пластинка, на этикетке которой я прочёл название Лунная серенада. Слово «серенада» действовало на меня магически, и я поставил пластинку на проигрыватель. После вступительного шипения послышались звуки увертюры к песне Мне декабрь кажется маем, – так я воспринимал тогда Лунную серенаду, лишь как вступление, а не как самостоятельную вещь. Я слушал в ожидании, когда начнётся сама песня, но вариации шли за вариациями, пластинка кончилась – и я понял, что песни не будет. Это меня разочаровало настолько, что я даже не выкрал пластинку, хотя она была для моего 78-оборотного проигрывателя. На пластинке не был указан композитор, а ведь именно Глен Миллер был автором Лунной серенады – единственной музыкальной композиции из фильма, которую написал он сам.

* * *

Когда я обосновался в США, я решил посмотреть Серенаду на английском, в истинном своём обличьи, но обнаружил, что этот фильм нигде не шёл. Его ещё долго не выпускали на видео, хотя в Солнечной долине штата Idaho, где снимался фильм, его крутили в специальном кинотеатре чуть ли не круглые сутки.

В 80-х я совершенно случайно (а значит, весьма преднамеренно, по решению судьбы) увидел в газете, что Серенада пойдёт по одному из кабельных каналов. Я разыскал среди своих знакомых одного, который был подписан на этот кабельный канал, и он записал мне фильм на видеокассету. Вот когда я впервые услышал истинную речь, голоса и слова песен. Я смотрел Серенаду подряд несколько раз, разобрал каждое слово и каждую шутку и теперь мог до конца и полностью вкушать любую секунду фильма – он мне нравился ничуть не меньше, чем в отрочестве – Серенада Солнечной Долины не старела. Впервые она вышел на кассетах в 1992 году – до этого фильм держали в руках какие-то частные лица и не давали ему хода в народ.

Смело могу сказать, что Серенада была одним из стимулов переезда в Америку. Я хотел жить в стране, в которой создаётся такая музыка. Можно солгать актёрской игрой, режиссурой, декорациями, но нельзя солгать музыкой. Музыка Серенады сообщала окончательную правду об Америке.

Если в России под Новый год смотрят Карнавальную ночь и С лёгким паром, если в Америке смотрят Miracle on 34th Street и It's Wonderful Life, то я в своей стране смотрю Серенаду Солнечной Долины. Когда я смотрел Серенаду в России, я мечтал об Америке. Теперь, когда я смотрю Серенаду, мне вспоминается Россия. И радость от жизни в стране Серенады Солнечной Долины становится ещё больше.

После окончания института я распределился в отдел научно-технической информации предприятия, где мой папа работал начальником конструкторского отдела – он устроил мне запрос. Работать инженером, ковыряться в приборах и цифрах мне было тошно, а при моих поэтических амбициях работа хотя бы с техническим, но языком, представлялась разумным компромиссом. К тому же работа находилась в пяти минутах ходьбы от дома, куда я прибегал на обед, приготовленный мамой, и ещё успевал перед обедом заняться физическими упражнениями под Тома Джонса и Энгельберта Хампердинка, которых поначалу мне было трудно различать друг от друга.

Отдел НТИ располагался в большом зале, где за столами в три длинных ряда сидело человек сорок, в основном измученных бытом женщин, но ни за что не желавших это показать. Были и мужчины, среди которых возвышался наш начальник. Буду звать его Маем.

Его стол находился посередине, у стены, в начале трёхрядья столов подчинённых, уходящих вдаль, к противоположной стене. Получалось, что он сидит не то в президиуме, не то на сцене. По правую руку от Мая находился стол его заместителя, человека толстого и себе на уме. Он был краснолиц от высокого кровяного давления, которое в конце концов с ним смертельно расправилось. А по левую руку от Мая стоял столик его секретарши, женщины, начавшей заметно стареть, но отчаянно и, как всегда, тщетно сопротивлявшейся времени.

Утром начальник входил медленным шагом, ни на кого не глядя, хмуро и важно. Он медленно усаживался в кресло и первым делом доставал из ящика чистый лист писчей бумаги. Им он с остервенением протирал поверхность стола, и без того блистающую от усердствовавшей тряпицей секретарши минут за пять до его прихода. Нет, наведение чистоты Май не мог никому доверить. Отдраив стол, он мстительно комкал бумагу, с отвращением бросал её в мусорную корзинку и рабочий день начинался.

Когда кто-либо из подчинённых подходил к Маю с вопросом или с докладом, он с минуту сосредоточенно изучал бумаги, не замечая стоящего. Проситель переминался с ноги на ногу, а если осмеливался сесть без приглашения, то поёрзывал на стуле. Май поднимал палец, давая знать, что он заметил просителя, но ему требуется ещё минута для того, чтобы дочитать какой-то чрезвычайно важный документ.

Если у начальника было плохое настроение, он наконец поднимал голову и раздражённо спрашивал: «Ну, что вам?» Сие приветствие обливало ушатом холодной воды каждого, кто не прошёл через это многократно и не выучился плавать «моржом» в ледяной воде начальникового самодурства. Если же у него было хорошее настроение, то он обращался с шутливым вопросом, но из той же ледяной проруби: «Ну, Михаил Израилевич, что вы хотите сказать в своё оправдание?» В результате подчинённые и так и этак оказывались в положении виновных.

Май побывал пару раз в Югославии и посему важно носил ореол кругосветного путешественника, эдакого великосветского Марко Поло. Ореол Май поддерживал тем, что несколько раз в неделю менял рубашку и галстук и чередовал штуки три костюмов, что было в диковинку, ибо простые смертные целую неделю носили бессменно один и тот же наряд. К тому же он, как говорится, «мочился духами» и был всегда гладко выбрит. Ухоженные волосатые пальцы держали авторучку с самовлюблённой чистоплюйностью.

Время от времени Май шёл в уборную покурить. Он доставал красивенький мундштук и пачку дефицитных болгарских сигарет БТ, наиболее напоминавших американские. Май прицельно вставлял сигарету в мундштук, а крошки табака, случайно упавшие на стол в процессе засовывания, он ожесточённо стирал с поверхности стола, как с лица Земли. Прежде, чем выйти из зала, он ещё долго держал во рту мундштук со вставленной сигаретой, с позволения сказать, элегантно сжимая его мелкими жёлтыми зубами, и перебирал листы бумаг.

Нередко у Мая болело сердце, и он сидел, театрально прижав ладонь к левой части груди и закрыв глаза, а другой торжественно клал под язык валидол. В эти моменты он был особенно важен. Все вокруг переходили на шёпот и цыпочки.

В какой-то момент он решил писать кандидатскую диссертацию. Для этого был нанят в отдел социолог, обязанностью которого было эту диссертацию писать. Также он использовал нескольких людей из отдела, которые тоже за него нечто писали. Май пытался взвалить работу и на меня, но я манкировал заданием и в основном писал стихи, так что он понял, что с меня много не возьмёшь и перестал меня вовлекать в свою псевдонаучную работу. Когда диссертация была готова, произошла её успешная защита. Всё что я помню, так это то, что через каждый абзац повторялась модная тогда фраза «системный подход». Что это значит, никто не знал, но фраза повторялась как мантра и вершила чудеса в процессе получения кандидатства.