— От семьдесят третьего номера назад до сорок восьмого, — зычно произнес сидевший впереди меня моряк.
— Хорошо. Внимание!.. Внимание! Феликс, назови, начиная с семьдесят третьего, все слова до сорок восьмого включительно. Контролеров прошу следить за ответами.
Феликс тотчас же начал перечислять и безошибочно назвал все слова.
— Не угодно ли теперь публике потребовать, чтобы Феликс указал прямо номер какого-нибудь слова из списка? — спросил фокусник.
Я набрался храбрости и, краснея до ушей, крикнул:
— Ножик!
— Шестьдесят восемь, — тотчас же ответил Феликс.
Номер слова был указан правильно. Посыпались вопросы из разных концов зрительного зала.
Феликс едва успевал давать ответы:
— Зонтик — восемьдесят три… Конфета — пятьдесят шесть… Перчатки — сорок семь… Часы — тридцать четыре… Книга — двадцать два… Снег — пятьдесят девять…
Когда фокусник объявил, что первое отделение кончено, весь зал долго хлопал в ладоши и вызывал Феликса. Мальчик выходил, улыбался на все стороны и снова скрывался. И опять лицо его казалось мне знакомым.
Чревовещание
Кто-то хлопнул меня до плечу. Я оглянулся: возле меня стоял тот школьник, который третьего дня читал со мной афишу.
— Ну что? Надули тебя, мелюзга? Заплатил полтинник, а одурачен на рубль?
— А ты разве не одурачен? — раздраженно возразил я.
— Я-то? Ха-ха! Я ведь знал заранее, что так будет.
— Мало что знал. Все-таки одурачен.
— Нисколько. Штуки эти я хорошо знаю.
— Что знаешь? Ничего ты не знаешь.
— Весь секрет знаю. Чревовещание! — многозначительно произнес он.
— Какое чревовещание?
— Чревовещатель он, дяденька-то этот. Животом говорит. Спрашивает вслух да сам себе брюхом и отвечает. А публика воображает — Феликс. Мальчишка ни слова не говорит, сидит себе да дремлет в кресле. Так-то, мелюзга! Все эти штуки я хорошо знаю.
— Погоди, как же это можно животом говорить? — в недоумении спросил я. Но он уже отвернулся и не слышал вопроса.
Войдя в соседний зал, где зрители прогуливались во время перерыва, я заметил группу людей, собравшихся возле контролеров и о чем-то оживленно беседовавших. Я остановился послушать.
— Во-первых, чревовещатели вовсе не говорят животом, как наивно полагают многие, — объяснял собравшимся артиллерист. — Это только кажется иногда, что голос чревовещателя исходит из глубины его тела. На самом деле он говорит, как и мы с вами, — ртом, языком, только не губами. Все искусство его в том, что, говоря, он не делает ни одного движения губами, не шевелит ни одним мускулом лица. Когда он произносит слова, вы можете смотреть на него и ничего не заметите. Поднесите свечку к его рту — пламя не дрогнет: настолько слабо выдыхает он воздух. А так как при этом он еще изменяет и свой голос, то вы верите ему, будто слова доносятся откуда-то из другого места, что говорит кукла или нечто подобное. В этом весь секрет.
— Не только в этом, — вставил пожилой человек из окружающей группы. — Чревовещатель прибегает также к разным уловкам. Он хитро направляет внимание зрителей туда, откуда будто бы доносятся звуки, и одновременно отвлекает внимание от себя самого, чтобы вернее и удобнее скрыть истинного виновника… Вероятно, прорицания древних оракулов и подобные мнимые чудеса — проделки чревовещателей. Но скажите: разве вы думаете, что наш фокусник — чревовещатель, и этим объясняете все представление?
— Напротив, я к тому и вел, что здесь ничего подобного быть не может. О чревовещании зашла у нас речь мимоходом, потому что многие из публики склонны видеть в нем разгадку сеанса. Я хотел объяснить, что это совершенно несообразная догадка.
— Но почему же? Почему нет? — раздались голоса.
— Да очень просто. Ведь список слов был в наших руках: фокусник не видал его, когда Феликс перечислял слова. Как же мог фокусник — будь он хоть сто раз чревовещатель, — как мог он сам-то запомнить все слова? Пусть мальчик ни при чем, безгласная кукла, декорация, — пусть так. Но какая же дьявольская память должна быть тогда у самого фокусника!
— Как же тогда объясняется все это? Ведь не чудо же здесь, в самом деле?
— Разумеется, не чудо. Но скажу откровенно: я теряюсь в догадках. Не могу придумать никакого объяснения…
Звонок объявил начало второго отделения, и все направились в зрительный зал.
Сверх программы
После перерыва фокусник начал делать какие-то странные приготовления.
Он вынес на середину сцены стойку, состоящую из нижней доски и укрепленной в ней отвесно палки, примерно в рост человека. Пододвинув к палке стул, он знаком приказал мальчику опереться правой рукой о верхний конец палки, достал еще одну палку, подставил ее под левую руку, а под ноги — стул. Мальчик повис в воздухе, опираясь на три точки: две палки и стул.
Покончив с этими не понятными для меня приготовлениями, фокусник стал делать возле лица мальчика странные движения руками, словно поглаживая его, не прикасаясь.
— Усыпляет, — произнес кто-то из сидевших сзади меня.
— Гипнотизирует! — поправила моя соседка справа.
Феликс в самом деле заснул от этих движений: закрыл глаза и висел совершенно неподвижно.
Тогда началось самое интересное и непонятное. Фокусник осторожно вынул стул из-под ног мальчика, и Феликс остался висеть. Фокусник убрал палку из-под левой руки — Феликс по-прежнему висел, хотя опирался локтем только об одну палку. Это было совершенно непостижимо!
Феликс… висел совершенно неподвижно.
— Гипнотический сон, — объяснила моя соседка и добавила: — Теперь с ним что угодно можно делать.
Кажется, она была права, потому что фокусник отвел тело Феликса на некоторый угол в сторону от палки и оно послушно сохраняло это наклонное положение вопреки силе тяжести. Еще поворот — и мальчик чудесным образом повис в воздухе, облокотившись о конец палки.
— Сверх программы, — сказал мой сосед слева.
— Сверх чего? — спросил я.
— Сверх программы.
— Как это он там сверх программы? Не понимаю.
— Не он сверх программы, а номер такой. Об этом в афише не объявлялось, ну, значит, сверх программы дается.
— Но на чем он держится?
— Этого уже не умею сказать. Висит как-нибудь. Отсюда не увидишь, на чем.
— Говорю вам: гипнотизм! — вмешалась соседка справа. — Что угодно с ним теперь делать можно.