Наше дело - табак - читать онлайн книгу. Автор: Илья Рясной cтр.№ 11

— Нет, я этого не понимаю.

— А мы много чего не понимаем.

— Ох, Вика, — вдруг с грустью произнесла Лена. — Как же мне все осточертело! Ну почему так? В последнее время все с цепи сорвались. Одни разговоры — кинули, как деньги возвращать, как фуру растаможить… А я жру таблетки горстями.

— Тебе-то чего, подруга?

— Я боюсь. Понимаешь. Просыпаюсь, и мне страшно. Я не знаю, чем закончится этот день.

— А ты меньше напрягайся.

— Я не могу меньше напрягаться… Я выглядываю в окно, где Арнольд оставил джип, и не знаю, на месте ли он или его опять угнали. Две машины угнали за полтора года, почему бы не угнать третью. Я провожаю его на работу и не знаю, придет ли он обратно. Сороку убили, а я его неплохо знала еще до сигаретных дел. И жену его знаю… И самое страшное, постоянно примеряю все на себя — а как, если бы не его, а моего Арнольда…

— Нет, я тебя, конечно, понимаю…

— Я по ночам просыпаюсь… И мне кажется, что сейчас снова грохот этот услышу. Когда нам в гараж мину заложили полтора года назад. И мне опять страшно… Эти деньги. Опять будет что-то. Я чувствую.

— Когда будет, тогда и будешь голосить, — отмахнулась Вика. Ее оптимизму и жизнерадостному фатализму можно было только позавидовать. И издергавшаяся за последние два года больше, чем за всю предыдущую жизнь, Лена ей завидовала, поскольку сама так легко жить не умела. После взрыва ее гаража, когда Арнольд чудом остался жив, у нее начала дергаться щека. Чуть разволнуется — дергается.

Вика выбросила соломинку и одним махом проглотила коктейль. Потом оглянулась.

— Во, королева, — хохотнула она. — Собственной персоной.

Инесса Глушко неторопливо вошла в помещение. На ней был вызывающе открытый купальник. Миниатюрная, с черными пышными волосами, красивая, смуглая, лицо с правильными, чуточку восточными чертами, она выглядела очень эффектно. Оглянулась лениво, завидев двух подруг, помахала им снисходительно и торпедой вошла в воду бассейна. Ее движения были сильные и отточенные.

— Чего она сюда ходит? — усмехнулась Вика. — Тут мужиков нет. Не с кем рога Глушаку наставлять.

— Наставляет, думаешь? — озабоченно спросила Лена.

— А ты на нее посмотри. Она что, может не вырастить своему благоверному такие красивые, тяжелые, разветвленные рога? Как, по-твоему?

Лена пожала плечами и сказала:

— Моя знакомая ее вчера видела у ювелирного на Энгельса с каким-то мужиком.

— Да? — ударила в ладоши Вика. — Трахалыцик новый.

— Может, и нет ничего, — с сомнением произнесла Лена.

— Да есть. Точно есть.

— Ха, — повеселела Лена. — Представляешь, что будет, если Глушак узнает?

— Ну и чего?

— Прибьет ее. А, Вика?

— Еще неизвестно, кто кого. Такая скорпионка. Двух мужей к тридцати годам пережила. Думаешь, третьего не переживет?

— Чего-то мы не о том заговорили.

— О том, о том. Посмотри, шалава выплыла, — кивнула Вика на Инессу, будто досадуя на то, что та не потонула.

Инесса вылезла из воды, отряхнула роскошные волосы и, высокомерно улыбаясь, приблизилась к подругам.

— Скучаете? — спросила она.

— Да. Не жизнь, а сплошная скука, — кивнула Вика. — Может, развлечешь чем?

— Пожалуйста, — Инесса вытянула руку. — Смотрите. Валера привез из Амстердама. Прямо из офиса де Бирса. Шестнадцать тысяч долларов.

На ее пальце сияло кольцо с крупным чистейшим бриллиантом.

— Это дешево, — решила добить своих знакомых Инесса. — Тут такое минимум тридцать семь стоит.

— Я бриллианты не люблю. — Вика невольно поморщилась. Инесса добилась своего — опустила настроение своих знакомых, и в глазах ее было ликование.

— Дело вкуса, — сказала Инесса. — Мне нравится…

Ушаков встал из-за стола, сделал несколько резких движений, помассировал шею и лоб, но это не помогло. Он подошел к окну и мрачно поглядел на хлещущий за окном по черепице двухэтажных особняков, по плоским крышам пятиэтажных хрущоб, по асфальту, зонтам и машинам противный долгий дождь.

В Полесске менялась погода. Пришел влажный циклон, давление резко упало. И у Ушакова из дальних закоулков тела поползли затаившиеся боли. Ныла сломанная лет тридцать назад рука. И шею сковало. Но все это мелочи. Хуже, что гудела чугунным котелком голова. Как-то так получается, что боль старых ран в такие вечера связывает разошедшиеся кончики времен. И кажется, что не семнадцать лет кануло в Лету с того момента, как обдолбавшийся наркотиками зэк убивал опера, а было это вчера…

А ведь действительно прошло семнадцать лет. Ушаков в такие вечера ненавидел несущееся вперед время. Ибо неслось оно в одну сторону. От прошлого остались боли. А от будущего сейчас только ощущение неизвестности и четкое знание того, что жизнь движется к финалу.

Как же мучает мигрень! Той металлической трубой озверевший, расставшийся сознательно и окончательно с человеческим обликом зэк едва не вышиб из Ушакова жизнь. Но едва не считается.

Была Сибирь. Был поселок Олянино в лесу, представлявший собою одну колонию-поселение, где жили несколько сот заключенных. Был уже ставший тогда давно привычным сибирский лесоповал. Ушаков получил оперативную информацию от своего источника, что в колонию-поселение пошли наркотики и закрутились большие деньги. Нужно было срочно что-то предпринимать. И они двинули туда — Ушаков со своим коллегой и соседом по кабинету — оперативники областного Управления исправительно-трудовых учреждений и еще один инспектор. По дороге прихватили местного опера угрозыска, Они еще не знали, что заснеженный тракт — это для них дорога в ад.

С наркотиками разобрались быстро. Общими усилиями за пару дней вычислили пять человек, кто завалил зельем колонию. Примерно прикинули, куда уходили деньги. Оставалось расколоть зэков и повязать под ельников, возивших наркотики. Те пятеро знали, что их беззаботная жизнь кончилась. И, вечерочком вбахавшись наркотой, обсуждая, что делать, вдруг посмотрели друг на друга и все поняли без слов.

— Им же, псам, хуже, — сказал главарь.

Что сказал тот зэк, очутившийся на пороге штабной избы, где вели приезжие опера военный совет? Ушаков помнил эти слова дословно:

— Гражданин начальник. Прибыл полковник Рогов. Зовет всех в администрацию.

Трое ребят двинули из избы, а Ушаков замешкался. Спасла его привычка ничего не принимать на веру. И когда снаружи вдруг весенним громом загрохотали оглушительные ружейные выстрелы, Ушаков — безоружный (тогда итушники не имели привычки таскать с собой оружие), выбивая телом раму, кинулся в окно. А потом увидел ту самую трубу, в вечереющем солнце ржавчина на ней выглядела кровью. Но вскоре она окрасилась кровью настоящей. От удара он отключился и, что происходило в колонии, узнал позже, на больничной койке.