— Симон с Магдаленой тоже ведь там. Пусть они за ними присматривают. Они все-таки их родители.
Палач склонил голову. Предложение жены казалось не таким уж и плохим. Штехлин не могла сейчас присматривать за его внуками, в отсутствие Симона знахарка все время проводила у больных: не только Анна-Мария страдала от лихорадки. А подрастающим Георгу и Барбаре Якоб не мог еще довериться. Им не хватало еще ответственности, и они не смогут уберечь малышей от Бертхольдов. Оставалось только предложение жены…
— Если я уйду, — начал он нерешительно, — что с тобой станется? Ты больна. Кто позаботится о тебе, если меня не будет рядом?
— Это и Штехлин по плечу, — возразила Анна-Мария. — Она лечить умеет не хуже тебя. И Георг с Барбарой тоже пока здесь. Что может…
Она снова закашлялась, и палач с тревогой взглянул на жену.
— Ты самое дорогое, что у меня есть, Анна, — пробормотал он. — Я никогда не прощу себе…
— Да черт возьми, иди уже! — напустилась на него жена. — Этот Непомук был когда-то твоим лучшим другом. Сколько раз ты мне про него рассказывал! Хочешь, чтобы он теперь сгорел, пока ты сам в нескольких милях ромашковый чай готовишь?
— Не в этом дело, просто…
— Так ступай наконец, болван ты эдакий, и внуков забирай. — Она плотнее закуталась в одеяло и закрыла глаза. — А теперь дай поспать. Вот увидишь, завтра мне уже станет лучше.
Ссутулившись, как старец, палач сидел на скамейке и смотрел на больную жену. Они были вместе почти тридцать лет: Якоб забрал Анну-Марию из деревни под Регенсбургом, которую сожгли солдаты его собственного полка. Они нередко ссорились, лаялись, как дворняги, но очень дорожили друг другом. Обособленность от прочих горожан, любовь к детям и каждодневный совместный труд — все это сплачивало их. Якоб ни за что не сказал бы этого вслух, но это и не требовалось — Анна-Мария и так знала, что палач в своей неуклюжей манере любил жену больше собственной жизни.
Тихо, чтобы не разбудить больную, Куизль поднялся со скамьи и прошел в соседнюю комнатку; там, помимо шкафа с лекарствами и некоторых орудий для пыток, находился также сундук с его старым оружием. Палач подумал немного, затем открыл обветренный и покоробленный ящик. На самом верху лежала изъеденная молью пехотная униформа, некогда яркие цвета ее теперь выцвели и потускнели. Под нею хранились сабля, фитильный мушкет и два хорошо смазанных колесцовых пистолета.
Куизль задумчиво провел ладонью по дулу пистолета, и на него хлынули воспоминания. Он закрыл глаза и оказался рядом с Непомуком, лучшим своим другом, когда они шли в первом ряду на шведов…
Желтая линия выстроилась на горизонте и стремительно приближается…
Бой барабанов, свист, затем крики — и линия рассыпается на отдельных людей. Вражеские солдаты с пиками, мечами и саблями несутся на их строй, а за ними плотными рядами стоят мушкетеры; грохот залпов, крики и вопли раненых и умирающих… Якоб вдыхает запах пороха, смотрит на Непомука и видит в его глазах страх. Но, помимо страха, есть и нечто другое — звериный блеск, тьма, глубокая, как провал в преисподнюю, и Якоб осознает вдруг, что смотрит на свое отражение.
И видит в нем желание убивать.
Якоб встряхивает головой, заносит меч и шагает на кричащего противника. Спокойно и с ясным взором он занимается ремеслом, заниматься которым никогда не хотел.
Ремеслом палача.
Куизль с грохотом захлопнул сундук, словно мог таким образом разогнать призраков, которых только что пробудил. Он вытер лоб и почувствовал под ладонью холодный пот.
Капли дождя, точно слезы, стекали по окнам монастырской таверны.
Симон смотрел в окно: в полумраке призрачными силуэтами к монастырю тянулась группа паломников на вечернюю молитву. Магдалена решила присоединиться к богослужению и поблагодарить Господа за выздоровление детей. Ведь именно для этого они и отправлялись в Андекс.
Лекарь тихо вздохнул. Это паломничество начинало походить на сущий кошмар. Мало того, что они с Магдаленой ввязались в это дело об убийстве и скоро здесь должен был появиться его ворчливый тесть, — так теперь еще и странная лихорадка поражала все большее число паломников. Больные жаловались на усталость, головную боль и колики в животе. Быть может, это та самая болезнь, которой переболела Магдалена?
Симон откликнулся на просьбу настоятеля и целый день провозился с больными во флигеле монастыря. Из трех или четырех человек число их постепенно выросло до дюжины. У многих из них грудь была покрыта красными пятнами, а язык — обложен желтым налетом. Первых пациентов лекарь принимал еще бесплатно, но постепенно начал требовать небольшую плату — по крайней мере с тех, кто был прилично одет.
Теперь же Симон решил потратить часть заработанных денег на подогретое вино в трактире. Он пил, прислушивался к возне на кухне и размышлял, отчаянно стараясь разобраться в событиях двух минувших дней. Но в голову ему ничего не приходило.
Только он собрался налить себе новую кружку, как кто-то коснулся его плеча. Симон обернулся: перед ним стоял с гнусной ухмылкой бургомистр Шонгау. В отличие от прошлой их встречи в этот раз Карл Земер вел себя на удивление дружелюбно.
— Фронвизер! — воскликнул он так, словно приветствовал старого друга. — Хорошо, что я встретил вас тут. Говорят, настоятель доверил вам разобраться в этих ужасных убийствах. Это правда?
Симон не повелся на его тон. Таким дружелюбным бургомистр становился только в тех случаях, когда ему что-то было нужно.
— Может, и так, — пробормотал он. — Вам это зачем знать?
— Ну…
Земер выдержал паузу, затем подсел к Симону и кликнул трактирщика.
— Хорошего токайского, что мы пили вчера! — приказал он грубо. — Два стакана, только быстро!
Когда трактирщик, раскланиваясь, принес вино, Земер подождал еще немного и только потом продолжил шепотом:
— Все эти события крайне неприятны. Среди паломников уже поговаривают о колдовстве; будто ожившая кукла бродит по монастырю и убивает монахов… — Он тихо засмеялся. — Что за бред! Но вы, к счастью, уже нашли преступника, не так ли? Должно быть, это тот безобразный аптекарь. И… как скоро вы устроите над ним процесс?
— Расследование еще не закончено, — ответил Симон немного резко. — И никто не говорил, что брат Йоханнес действительно виновен. Настоятель попросил несколько дней на раздумья, прежде чем сообщать о происшествии судье Вайльхайма.
Карл Земер отмахнулся:
— По мне, так пустая трата времени. Это был аптекарь, все тут ясно, как божий день. Лучше бы сжечь его поскорее.
— Откуда такая уверенность?
— Ну… у меня свои источники. — Бургомистр широко улыбнулся. — Я знаю, что на месте преступления нашли окуляр этого изверга. Он пытался сбежать. И кроме того…
Он заговорщицки наклонился.