Вскоре явился Саша с пакетами и кастрюлями. Вдвоем они вынесли из трухлявой беседки стол и поставили рядом с мангалом.
– Вот картошка, а там мясо, Андрей Ильич. А на кухне за плитой есть решетка, я сейчас достану.
– Зачем Анна Львовна настрочила на меня кляузу министру культуры?
– В каком смысле?
– В прямом! – рявкнул Боголюбов. Он не хотел себе признаваться, но бумага с синим штампом «Копия» его сильно расстроила. – Не делай вид, что ты не знал. Ты не мог не знать.
– Да что за кляуза, Андрей Ильич?!
– Обыкновенная, Александр Игоревич. Посмотрите, в кабинете на полу она валяется.
Саша пожал плечами, помедлил и зашел в дом. Боголюбов размешал в чугунном корыте угли. Он злился, и от злости есть хотелось все сильнее.
– Я ничего не знал об этом письме, Андрей, – серьезно сказал Саша, возникнув у него за плечом. – Если бы знал, постарался бы… переубедить.
– Ты имел на нее влияние? На Анну Львовну?
– Никакого. – Саша улыбнулся. – Но все равно постарался бы. Это очень глупое письмо. Тем более, я так понимаю, к тому времени, когда оно было написано, вопрос о твоем назначении был решен окончательно и бесповоротно.
– Вот именно! – заорал Андрей Ильич, и Мотя зарычала негромко и стала скрести лапами – заволновалась. – Вопрос был решен! И решал его не я! И не эта ваша Анна Львовна!
– А где ты взял письмо? Я никогда его не видел, и официальным путем оно не проходило. Утащил из директорского кабинета в понедельник?
– На дом принесли, – буркнул Боголюбов. – Соблюдаем традиции! Старому директору всю корреспонденцию на дом носили, теперь мне приносят.
– Кто?!
Боголюбов махнул рукой.
– Что здесь творится, а?
Саша пожал плечами.
– Не скажешь, да?..
Иванушкин посмотрел исподлобья.
– Понятно. Водки нет, только виски. Ты виски употребляешь?
– Мне все равно, – торопливо ответил Саша. Ему не хотелось ссориться с Боголюбовым. – Я и то, и другое могу.
Мясо, взятое у Модеста в пятницу, оказалось превосходным, кастрюлю с картошкой закопали в угли, и она варилась тут же, на мангале. Мотя крутилась рядом, делала умильную морду и то и дело вскидывала лапы на грудь Андрею Ильичу.
– Значит, так, – сказал Боголюбов, тяпнув виски из граненого стакана. Саша переворачивал решетку с мясом, дощатый стол украшали тарелки скопинского фарфора и композиция «Медведь на воеводстве», принесенная из дому. – Как только я приехал и ты меня встретил, объявилась убогая…
– Ефросинья, – подсказал Саша, отворачиваясь от дыма.
– А как ее на самом деле зовут? Ну не Ефросинья же!..
– Почему?
– Она молодая тетка и не монашка. Ты сам говорил, что монашеского звания она не имеет! Значит, у нее есть какое-то человеческое имя.
Саша пожал плечами – согласился.
– Она первым делом мне сказала, что городу и дому быть пусту и чтоб я уезжал отсюда. Кто ее послал ко мне?
– Послал?..
– А ну тебя. – Боголюбов налил себе еще. – Или разговаривай по-человечески, или я лучше буду газету читать. Вон у меня сколько газет, и все шестьдесят первого года выпуска.
– Я не знаю, кто ее послал.
– А тебя Анна Львовна просила? Встретить меня в доме?
Саша кивнул.
– В тот же вечер мне шину пропороли. Я колесо на запаску поменял. Но проколотое нужно отвезти на шиномонтаж. Где он здесь?..
– У Модеста сын этим занимается, у него приличная мастерская, к нему все ездят. Это на том конце города, где новый район.
– А что, здесь есть новый район?!
– Ну, – Саша улыбнулся широко, – он относительно новый, как твои газеты. Строили при советской власти, когда здесь военных много было. Обыкновенный городской микрорайон – многоэтажки, магазины, таксисты. Там в основном фабричный народ живет и приезжие.
– Много приезжих?
– Мало здесь приезжих, – сказал Саша и понюхал мясо. – Уехавших больше.
– Так, значит, шину мне разрезали. Кто? И зачем?.. Прицепили к ножику бумажку, на бумажке написано – «уезжай». То есть то же самое, что говорила мне Ефросинья, будем ее пока так называть. Тем же вечером у Модеста состоялся прием в честь Анны Львовны. Ефросинья туда тоже пришла и там выступила. Анне Львовне подавали капли, а Ефросинью я вывел. Как вы все связаны? Ты, Нина, Дмитрий Саутин, Модест Петрович, экскурсоводша Ася с ее очками, писатель Сперанский, аспирантка Настя и студент-реставратор Митя, которого я с тех пор так и не видел? Где он, кстати?
Саша хотел пожать плечами, но раздумал и сообщил:
– Уехал. Отпросился у меня на неделю и уехал.
– Куда и зачем?
– Я не знаю. Сказал, что ему очень срочно нужно уехать.
– Хорошо, – продолжал Боголюбов, хотя ничего хорошего не было. – В тот же вечер ко мне в дом забрался некто, и я его спугнул. Зачем он забрался и что ему было нужно? Собака не лаяла. На меня так просто бросалась, но всех вас она, как я понимаю, хорошо знает!.. Значит, это был кто-то из вас.
– Никаких «нас» нет, Андрей.
– Назавтра мы пришли в музей, – продолжал Боголюбов, не слушая, – и встретились с Анной Львовной. Она была в прекрасном настроении и собиралась провести для меня экскурсию. На эту экскурсию еще напросились Саутин и Нина. Нина поменялась с Асей. Она должна была вести группу, но ее заменила Ася. Мы все спустились на первый этаж. На этом настаивала Анна Львовна, хотя все ее отговаривали. Мы вошли в зал, и она умерла на месте. Сказала – «этого не может быть». И показала рукой. На что она показывала? Чего не может быть? Что именно она увидела? Картину? Она их видела сто раз! Человека? Какого? Из экскурсионной группы?.. Или кого-то из вас?..
– Нет никаких «нас»!
– В день похорон я пошел в музей. Понимаешь, я забыл, что понедельник!.. Но дверь служебного входа была открыта. Я вошел, увидел из окна Ефросинью. Она слонялась возле клумбы. Ворота и калитка в парк были заперты, по всей видимости, вошла она через внутреннюю дверь. Если наружная была открыта, то и внутренняя вполне могла быть, а я не догадался!.. Я побегал вдоль решетки, вернулся и зашел в директорский кабинет. Там меня ударили по голове. Сильно. Очнулся я позади торговых рядов. Сегодня утром выяснилось, что зеленой папки, которую я только открыл, когда меня ударили, нет. Пропала!.. И что в ней могло быть такого секретного, я ума не приложу. А ты? Можешь приложить?..
Саша сказал, что мясо готово. Боголюбов, морщась и отворачиваясь от бьющего в лицо пара, слил под смородиновый куст картошку. Они разложили еду в скопинские тарелки, и Андрей Ильич разлил виски.
– Ну, за процветание нашего музея!