Поводыри богов - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Алферова cтр.№ 9

Гудила разволновался, по его пьяненькому мятому лицу поползли слезы, безнадежно теряясь в бороде. Высоко в плотной зеленой кроне ахнула, должно быть, русалка, бросила вниз высохшую прошлогоднюю ольховую шишку, зашуршала плетеными поясками на ветвях.

Вольх успокаивающе поднял ладонь:

– Не готовлю найденыша в жертву. Он будет жить, и сердце будет стучать, и кровь бежать по жилам тихо-тихо. Но если ему лучше спать, зачем будить? Пусть спит и ходит туда, куда не дойдем мы, я не про Верхний мир, или твой Дивный вертоград, куда отправляются умершие люди, а осенью – перелетные птицы, я говорю о грядущем. Отрок обгонит нас на несколько лет и зим, передаст, что увидит там. А мы, просеяв его рассказы, как муку для хлеба, сможем отвращать беды, предупреждать о них причастных. Или решать, стоит ли предупреждать…

– Мудрен ты, не по мне, – пожаловался Гудила. – Или вина мало оказалось. Жалко ведь мальчика. Но дай же и мне попробовать прогнать его болезнь, авось поправится. Я такие травы знаю, любого на ноги поставят, – Гудила в смятении схватил друга за плечо, Вольх нерешительно кивнул, и толстяк затараторил о другом, быстро и пьяно, отводя судьбу, улещая ее, заговаривая.

– А не зря тебя все же русалки привечают: ходят, пояски на ольхе крутят, качаются, играют. Вилы хоть и не бабы, да женского полу, просто так прилетать не станут: либо по любви, либо за бусы. А у тебя – откуда дорогие бусы, у тебя только пироги. Может, они тебе и белье моют? Ножками да крылышками… Трутся коленками по лосиному одеялу. Вот поглядеть бы! – И так же, между делом, скороговоркой, пробормотал: – А что ты такое сказал о грядущих бедах?

Вольх помедлил. Не то чтобы он не доверял другу, при всей своей болтливости и дурашливости тот умел молчать и многим отводил глаза показным легкомыслием. Лишнее знание опасно для Гудилы, рисковать другом – хуже нет, но одному не справиться, Вольх это понимал. Потому и позвал, но сейчас оттягивал момент признания, ждал знака от священной ольхи и не дождался. Заговорил просто, словно сам не призывал к осторожности:

– Беды всем нам, несчастье – избранным. Несчастье – князю Олегу. Знаю. А надо ли предупреждать его – никак не решить. Вмешиваться в эти дела, ты верно заметил, опасно; лучше, чтоб все шло своим чередом, как Род с Рожаницами положили, – Вольх отвернулся и рассыпал по земле кашу для приятельницы-сороки. Но та не спешила спускаться с ольховой ветки, присматривалась; заметив гивоита, возмущенно застрекотала. Обиделась на конкурента.

– Значит вправду знание тебе печенег принес, – неожиданно проницательно заметил Гудила и взглянул на друга совершенно трезвыми глазами. – Зря их разумом обделял, хватил от тебя высокомерия, заразился. Кому беда на руку? Та, что с вещим Олегом случится? Неужели князь Игорь с печенегами договориться думает? Молодой воевода Свенельд из Олеговой дружины перешел к наследнику, к Игорю. Это к чему? Не мог сам по себе уйти, без согласия вещего. Не доверяют наследнику. Или Свенельд хитрее советников, выжидает, кто верх возьмет: Олег, Игорь? Нет, не дадут Свенельду своевольничать. Да и предан он старому Змею. А что побочный сын князя Олега Асмуд – наставник наследника в ратных делах? Что о нем предвидишь? Почему князь Свенельда присматривать в Ладогу послал, не Асмуда? Ага! Править-то, значит, когда несчастье придет, наследник сядет…

– Молчи! Я не говорил так! – Вольх обернулся к дереву, ища поддержки. Не шелохнулась листва, лишь стрекотала обделенная сорока, перекатывала глаза-бусинки на кашу, намекала: не пора ли, вам, волхвам, по делам?

Гудила в сердцах топнул ногой, только пыль полетела над травой от ветхого сапога:

– Не так еще говорил! Кто князю Олегу смерть от любимого коня пророчил перед самым походом! Не ты? Да пророчество не сбылось, пал конь. А вещий Олег жив. Зато сам в лесу сидишь, не с князем за большим столом на совете. И то ладно, что голова на плечах, а не на колу в Перуновом капище. Не внял вещий Олег твоему предсказанию, хотя сам волхв. Под конем ты власть разумел, думаю… От своей власти князю погибнуть? Потому тебя князь Игорь не преследует, что старое предсказание ему по сердцу. А Вещему до тебя не достать из Киева. Здесь-то, в лесу, Дир, вдали от двора, чего боишься? Что еще за беда нас ждет?

– Увидишь, – печально ответил Вольх, – не зря по ночам на небе комета распускалась, как змеиный куст.

Поднялся и побрел к землянке, поглядывая на мгновенно потемневшее небо. Поднявшийся ветер принес запах воды и речных водорослей, примолкли птицы, сомкнула нежные лепестки розовая кислица.

– Погоди, вот приедет Бул из-за моря! А он приедет на праздник, – бормотал Гудила. – Что скажешь, коли он бороду бреет, это по какому обычаю: по греческому или по княжьему? Результат-то один, но что дружище Бул за основу берет, интересно.

Проснулись к ночи небесные хозяйки, свесили тяжелые груди, полные дождевого молока; брызнули первые капли, ударили по листьям, застучали чаще и чаще. Речная гладь разбилась, вздыбилась змеиными головками, пестрая нерпа высунула из воды усатую морду, заворчала довольно. Дождь принялся вылизывать спинки листьев, камней, ящериц, не пропуская никого и ничего. Радостно вздохнула поляна, заволновались кусты. Ухмыльнулись истуканы в своих святилищах за городом, вкруг них задымили, пригибаясь, костры.

Все, все они станут серым порошком под землей. Знаю. Иного не существует. Чего ждут они от жалкого мальчишки, брошенного на берегу в те дни, когда прочие людишки жгут костры из соломы и кличут своих мертвых? Негодного мальчишки, которого не продашь и за мутную бусину, рынки переполнены такими, как он. Какого пророчества ждут, какое у мальчишки предвидение?! Разве человечек может пробраться в будущее? Глупость, прекраснодушие! О чем лопочут, скудоумные, вместо того чтобы плодить новую кровь, пить и совокупляться, покуда теплы их члены. Если я, великий, живущий вечно, всевидящий и следящий каждого из них, в каждом из них читающий, если я – я! – не способен заглянуть вперед далее нескольких ночей! Но они талдычат свое, толкутся на месте, не замечая запаха нагретой земли, забывая о ее плоти, которую примут когда-нибудь без радости. Мои влажные русалки, быстрые вилы напрасно пытаются разжечь их желание и похоть. Даже разжалованный жрец Гудила, чья жадность к творящим кровь напиткам и совокуплениям ублажает меня, отбросил нынче бремя плоти, как сухопутная ящерица хвост. Мне не согреться без их желаний, ленивые скупые твари. Их желания нужны мне так же, как кровь, как жертвенное масло, без их желаний я слепну и сохну, умаляюсь. Дайте мне свою жажду, дайте мне свое вожделение – красную ярь, согрейте! Вижу, вижу, как едет Бул, и жадность звенит его браслетами. Я умею ждать. Еще согреюсь, захлебнусь теплым током, до самых ноздрей. Дождусь.

Княгиня Ольга, жена князь-Игоря, хорошо помнила тот белый снежный месяц. Муж не поехал в полюдье собирать дань, заленился. Река встала быстро, метели не досаждали, санные караваны, влекомые крепкими лошадьми, летели по речному льду много быстрей, чем летом ладьи, и всякое путешествие было в радость. Звенели бубенцы над Волховом, пар шел от мохнатых лошадиных спин, от теплых медвежьих полстей, укрывающих сани, веселые снегири блестели глазами и алыми грудками по прибрежным зарослям ивняка. Но Игорь послал вместо себя воеводу с городскими людьми, не дружинниками. Сам пирничал со старшей дружиной, упивался. Целыми неделями просиживал за столом, и в постель его приносили на руках, замертво. Просыпался поздно, пил квас, шептался с советниками. Молодой Свенельд, неизвестно за какие заслуги возведенный в советники, смущал княгиню пристальными взорами, не боялся прекословить князь-Игорю – все сходило ему с рук. Гнедка, любимого княжеского коня с длинной светлой челкой, седлали каждый день, но выезжал муж редко, даже охоту забросил. Рассудная княгиня Ольга томилась, и не было рядом светлого князя Олега, чтобы задать мужу укорот. Она не сообщала вещему Олегу о бражных подвигах супруга – к чему, что изменится? Да и мужа жалко: в серьезных летах, скучает по сущим делам, а сидит в Ладоге, как в ссылке. Личные гонцы княгини тоже обленились без дела. В кремле одни девушки были при работе: пряли бесконечную пряжу и, чтобы нитка ровнее шла, сосали кислую бруснику, мочили пальцы набежавшей слюной. Челядь шепталась по углам, что княгиня потворствует-де мужнину бражничанью, чтоб на власть не зарился, а искал доли в хмельном меду. Лестно им врать, что она дочь князя Олега, пусть незаконная, потому, чай, и Силкисиф, жена князя, ее не жалует. Но шептались без злобы, лишь бы языки почесать, верили или нет тому, что говорили. А звали ее меж собой славянским именем Прекраса, и то сказать, хороша княгиня: глаза серые с поволокой, брови шелковые черные и высокие, а коса в руку толщиной, цветом как старое золото, только редко кто ту косу видел, спрятана под расшитым покрывалом. Разве только никак не могла в тело войти: руки тонкие, сама что былинка.