Маленькие трагедии большой истории - читать онлайн книгу. Автор: Елена Съянова cтр.№ 24

Шувалов казнил себя: зачем отпустил парня?! Здесь, дома, надобно было гения доращивать! Ведь чтобы с этакой-то одаренностью – и совсем ни-че-го не сделать!

Каким мутным потоком и куда был смыт этот самородок земли русской, так и осталось неведомым. Маленькая трагедия или большая российская нелепость по имени Иван Свешников.

Екатерина Вторая своего первого внука Александра обожала с первой же минуты его жизни.

«Что касается второго, то я не дала бы за него и десяти копеек; возможно, что я очень ошибаюсь, но думаю, что он не жилец на этом свете», – таким печальным пророчеством императрица встретила рождение своего второго внука Константина.

Он родился крохотным и слабым – таким же, как его отец Павел; он вообще был удивительно похож на отца, и, возможно, Екатерина на первых порах просто боялась привязаться всею душой к существу, которое будет у нее отнято. Но Константин не просто выжил, преодолел все детские болезни, хорошо развивался, он очень скоро сделался эмоциональным центром стремительно растущей императорской семьи. Именно он, а не его брат Александр, как принято считать, был тем ребенком, вокруг которого кипели страсти, вспыхивали конфликты, сходились непримиримые взгляды поколений. Если над головой маленького Александра родители и бабушка порой скрещивали мечи, то он своими детскими ручками умел их развести и подобно двуликому Янусу улыбнуться на обе стороны. Константин же норовил и сам схватиться за меч и всем состроить рожи. Чувство юмора у Константина Павловича было соразмерно разве что суворовскому, а со временем, так же, как у великого полководца, оно выродилось в почти болезненную ироничность, за которой прятались ранимое сердце и совесть.

Константина любили. Бабушка Екатерина только с ним позволяла себе быть слабой, так же как и брат его Александр, хотя друг с другом Александр и Екатерина всегда, что называется, сохраняли лицо. Его любила и уважала капризная гвардия, его любили друзья, а точней сказать, друзья у него были. Любил отец, а сказать точней – Павел ему верил.

Незадолго до смерти императору нашептали и даже показали какие-то бумаги, что Екатерина якобы, предполагая передать престол напрямую внуку Александру, посвятила в эти планы и Марию Федоровну. А она – верная, милая, любящая Мари ничего ему, Павлу, об этом не сказала. Хотя он понимал, что жена просто безумно испугалась того последнего, непоправимого, предсмертного разрыва матери с сыном, потому и не донесла. Все понимал Павел Петрович, но… как прошла эта трещина между ним и супругой, так и не могла уже зарасти. Была еще родная душа – дочь Александра, но она вышла замуж и покинула родительский дом. Был «верный пес» Алексей Андреевич Аракчеев, но уж больно хвостом вилял и стал раздражать Павла. Остался, по сути, один – сын Костя – взрывной, дерзкий, но до последнего уголка души ему, отцу, открытый, всей кровью преданный, свой.

Убийство императора Павла Первого совершалось по известному истории сценарию: тщательно спланированный не без участия иностранной спецслужбы заговор был осуществлен толпой пьяных, безумно трусящих придворных отморозков. Однако оказался в этой трагедии один эпизод – не то дикая импровизация судьбы, не то чья-то спланированная, особо изощренная жестокость. Когда Павла душили, его мутнеющий взгляд выхватил из толпы красное пятно – красный кавалергардский мундир, который в последнее время часто носил Константин, и Павел, уже не различая лица, почти обезумев от стесненного дыхания, прохрипел умоляюще, мысленно обращаясь именно к нему и только к нему – к сыну, Косте: «Воздуху…».

А дальше – по законам исторического жанра – отнюдь не тишина, а свистопляска. И липкая паутина фальсификаций, в которых запуталась истина.

Но, даже не зная ее, многое можно рассудить по-человечески: был бы Константин заговорщиком, хотел бы царствовать – царствовал бы! А был бы трусом, не прошел бы с армией два славных похода ее – Итальянский и Швейцарский, не был бы с Багратионом в авангарде, не лез бы в пекло под Треббией и не заслужил бы от Суворова высшей похвалы: «Солдат!».

Красная вспышка сомнения в сыне, разверзшая для отца предсмертную бездну, была за что-то наказанием Павлу. Личная трагедия, его маленький царский ад.

Отец Павлика Морозова Трофим Морозов, бросив семью в нищете, ушел к молодой женщине. Мать Татьяна не простила; и с ее подачи и из-за собственной грубости, пьянок, равнодушия к детям отец скоро сделался в глазах сыновей негодяем. Тем более что, живя с другой, повадился приходить в брошенный им дом и избивать жену. Когда отца привлекли к суду, старший сын Павлик подумал: так его! Когда враги отца – веселые, горластые, толковавшие о новой жизни, тянувшие куда-то ввысь из клюквенного болота, попросили двенадцатилетнего подростка дать показания против отца, Павлик дал. Потому что враги отца теперь были ему друзьями. Потому что и сам считал, что негодяй отец! Раз мамку бросил, еще и дерется! Предатель, кулак-мироед – самое ругательное тогда слово на деревне! И пусть его посадят! Легче будет жить! И Павел показания дал и тем, кто, по выражению современных психотерапевтов, «разрулил для своей семьи тяжелую жизненную ситуацию».

Дед Павлика Сергей, отец Трофима, от поступка внука сначала впал в оторопь: и прежде, случалось, враждовали сыновья с отцами; деля нажитое, и кровь могли пустить… Но чтобы пойти против отца по начальству, чтобы с властью, да против отца… не было еще такого позору!.. Что за времена?! Да и черт с ними – решил дед Сергей: времена не переломишь, а Пашку сам проучу! И принялся лупить внука, дурь из него вышибать. А что еще мог он противопоставить горластым мечтателям – новым друзьям Пашки?! Устои, семейные ценности?! Сын Трофим сам их разрушил.

Лупил, впрочем, недолго. Потому, что вскоре, в лесу, куда дети ходили по ягоды, двух братьев Морозовых нашли мертвыми.

Из протокола, составленного местным милиционером Титовым:

«Морозов Павел лежал от дороги на расстоянии десяти метров, головою в восточную сторону. На голове надет красный мешок. Павлу был нанесен смертельный удар в брюхо. Второй удар нанесен в грудь около сердца, под каковым находились рассыпанные ягоды клюквы. Около Павла стояла одна корзина, другая отброшена в сторону. Рубашка его в двух местах прорвана, на спине кровяное багровое пятно. Цвет волос – русый, лицо белое, глаза голубые, открыты, рот закрыт. В ногах две березы. Труп Федора Морозова (четырех лет) находился в пятнадцати метрах от Павла в болотине и мелком осиннике. Федору был нанесен удар в левый висок палкой, правая щека испачкана кровью. Ножом нанесен смертельный удар в брюхо выше пупка, куда вышли кишки, а также разрезана рука ножом до кости».

Кто и за что убил этих детей – это по-разному и в разные времена решали и решают разные взрослые. Рассматривается, конечно, один Павлик; четырехлетний Федя, понятно, подвернулся убийце под руку, как «кроткая Лизавета» – Раскольникову. Хотя именно убиенный Федя своей разрезанной до кости ручонкой вроде бы отводит подозрение от деда Сергея. Впрочем, как знать: лихорадка гражданской бойни могла сделаться смертельной для любого человеческого чувства. Случайно встретив на клюквенном болоте внуков, собирающих красную ягоду, дед Сергей мог снова начать лупить Пашку, а тот, ощущая поддержку веселых парней, забыл, что нет их рядом, и мог так раздразнить деда, что тот озверел и с мыслью о чертовом семени, пырнул ножом «чертенят».