Воспоминания и образы прошлого мелькали в сознании Бабура — с того самого момента, когда он впервые увидел уличного парнишку с резкими чертами лица, с риском для жизни бросившегося под копыта его коня, чтобы спасти ребенка. Ему вспоминались первые попытки Бабури ездить верхом, их общие, вольные, юношеские забавы, ночные загулы по питейным заведениям и публичным домам Ферганы, все эти годы подлинного товарищества, дружбы, проверенной в скитаниях и битвах, победах и поражениях. Так много всего составляло тот мир, который они делили с Бабури — мир холодных, бурных, извилистых рек, складчатых холмов, глубоких лощин и бескрайних равнин, поросших душистым клевером летом, но продуваемых ледяными ветрами зимой. Мир богатых городов с куполами и минаретами, выложенными зеленой и бирюзовой плиткой, старинных медресе и библиотек, где хранилось и осмысливалось наследие Тимуридов. Сейчас, оставшись без старого друга, Бабур оказался в новом мире, в новой земле, которая пока не понимала его и которую он, в свою очередь, не мог еще по-настоящему постичь. Единственное, что он понял точно, так это то, что здешний климат его не радует. По лицу Бабура струился пот, воздух казался плотным, как вата, на дуновение свежего ветерка не приходилось и надеяться. Голова под пышным, увенчанным плюмажем головным убором, раскалывалась от духоты и зноя.
Но по крайней мере, во время своего продвижения силы Бабура не сталкивались с каким-либо враждебным противодействием. Иногда им встречались разрозненные группы воинов, не решавшихся приблизиться и с почтительного расстояния наблюдавших за прохождением длинной колонны всадников и громоздкого обоза. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Бабур разглядел по одну сторону от широкого пути, по которому они следовали, кучку глинобитных, крытых соломой домишек. На палящем солнце сушились лепешки кизяка, тощие, бледные собаки, высунув языки, лежали там, где им удалось найти хоть полоску тени. В пыли копошились костлявые, голенастые куры. А вот людей ни возле домов, ни на прилегающих полях, где длинноногие белые цапли выклевывали своими желтыми клювами насекомых из толстой кожи водяных буйволов, видно не было.
Поначалу это ничем не примечательное поселение не заинтересовало Бабура, и он хотел было отвернуться, однако в последний момент заметил за скоплением хижин странного вида и немалого размера строение из песчаника, обнесенное невысокой стеной. Уже по одному своему размеру оно никак не соответствовало жалкой деревеньке. Приблизившись, Бабур увидел, что резной фасад главного здания представляет собой сплошное переплетение человеческих тел, с выступающими то здесь, то там руками и ногами. За время долгого пути после Панипата он уже несколько раз замечал подобные сооружения, но до сего момента у него не было ни времени, ни желания познакомиться с ними поближе. На сей раз, однако, он остановил колонну и приказал оруженосцу выяснить, что это за место.
Спустя пятнадцать минут оруженосец доставил к Бабуру иссохшего, морщинистого старца. Вызвали одного из командиров Бабура, Джанайда Барласа, который в молодости выучился у работавшего в Кабуле индийского ковродела языку хинди. Пока не нашлось лучшего знатока местных наречий, повелитель использовал его в качестве переводчика.
— Повелитель, — сказал Барлас, — по словам старика, это индийский храм. А сам он тут вроде как жрец.
— Я хочу осмотреть его.
Бабур спешился и внимательнее пригляделся к жрецу. Старик был почти нагим, если не считать повязки, обернутой вокруг бедер, пропущенной между ног, и закрепленной на талии веревкой. Длинный хлопковый шнур охватывал его левое плечо и проходил под правой рукой. Седые волосы и борода старца были неухожены и взлохмачены, а лоб, как показалось, вымазан пеплом. В правой руке старец держал деревянный посох, такой же иссохший и узловатый, как и он сам.
Жрец медленно провел Бабура за ограду, и тот, присмотревшись к главному зданию, не мог не признать, что ничего подобного раньше не видел. Впереди находилось семиярусное сооружение, имевшее в основе ширину около двадцати локтей и сужающееся кверху, завершаясь квадратной башней. Фасад сплошь покрывали резные фигуры мужчин и женщин с чувственно изгибающимися телами и сладострастными взорами, в облегающих, полупрозрачных одеяниях, с самоцветами на челе, ожерельями и браслетами. Среди этих людей, одни из которых танцевали, а другие, похоже, готовы были совокупиться, присутствовали и странные, грозного и воинственного вида образы — возможно, боги или демоны. Некоторые из них имели человеческие тела с головами животных, обезьян или слонов.
Бабур взирал на рельеф в изумлении. Здесь было столько жизни, столько энергии — но что все это значит? Дверной проем вел внутрь здания, где с одной стороны находилась узкая, темная лестница, что вела на верхние этажи. В помещении ощущался сильный, незнакомый ему запах — более острый и сладкий, чем аромат сандала.
Жрец оглянулся через плечо. Удовлетворенный тем, что Бабур следует вплотную за ним, тот двинулся дальше, постукивая посохом по пыльным каменным плитам пола. Бабур прошел за ним на квадратный внутренний двор, обнесенный крытой галереей. Здесь стены тоже покрывала резьба, отражавшая, как он предположил, события одной из местных легенд. Воины с обезьяньими лицами, размахивая короткими мечами, переправлялись по мосту на остров, чтобы вступить в битву. Крышу галереи поддерживали колонны из песчаника, на которых были высечены еще более странные существа — с четырьмя, шестью, некоторые даже с восьмью руками. С одной стороны двора находилось белое каменное изваяние коленопреклоненного быка, с ожерельем из бархатцев на мускулистой шее: перед ним в латунной чаше курился ладан. А рядом, в окружении горящих свечей, высилась простая колонна из черного камня, возможно базальта, закругленная наверху и местами отполированная до гладкости и блеска мрамора. Перед ней были возложены подношения — ароматические масла, снедь и цветы лотоса.
— Что это? — спросил Бабур.
Барлас обратился к жрецу, но судя по виду, долго не мог понять сути ответа. Наконец переводчик заговорил:
— Повелитель, он говорит, что это лингам. Символ мужского полового члена и воплощение плодородия.
Но к этому моменту внимание Бабура уже привлекло нечто иное. На противоположной стороне двора находилось каменное, больше, чем в натуральную величину, изваяние мощного сложения мужчины, сидевшего, скрестив ноги и подняв руки под резным навесом. Лицо под замысловатым головным убором было суровым и целеустремленным, взор обращен вперед.
— Это один из их богов, они называют его Шива, — промолвил переводчик после очередного краткого обмена фразами со жрецом.
Однако старец явно хотел сообщить что-то еще, поскольку продолжал свое бормотание. Барлас подался к нему поближе, прислушиваясь, а потом сказал:
— Повелитель, жрец хочет, чтобы ты услышал строки из их священной книги: «Узри, я гряду. Я Шива, разрушитель…»
Жрец смотрел на него с загадочным видом. Ну, и что он хотел этим сказать? Что Бабур есть разрушитель, обрушившийся на их мир, или, напротив, что индусские боги уничтожат его?
Повернувшись, он широким шагом пересек внутренний двор, прошел через помещение храма, вышел за огороженную территорию, вскочил в седло и, отпив воды из поданной ему оруженосцем чаши, подал колонне знак двигаться дальше. Телохранители сомкнулись вокруг Бабура, он тронул коня и поехал вперед, даже не оглянувшись на храм с его таинственными изваяниями.