Я пускал мыльные пузыри вместе с дочерью, бывало, но, кажется, в такие вечера всегда был пьян. Я писал много писем, но не отправлял их в бутылке, потому что в моей бутылке всегда был бутират. Я не посадил дерева. На хрена? Не построил дом, не завел сына. Пингвинов? Пингвинов я видел только в зоопарке. Я так и не научился танцевать сальсу, потому что ненавидел танцы. Я любил музыку. Разную. Я начал шутить, потому что это был один из немногих действенных способов позабыть о том, что происходит в моей семье. Как и Флюгер, как и Бесполезный, как и Туловище, я стал грустным клоуном – это да. Я не создал свой бизнес. Я ничего вообще не оставил после себя. Кажется, нет ничего скучнее – это я про бизнес. Я никогда не хотел власти, меня всегда смешили закомплексованные политики. Я влюблялся без памяти, и всякий раз мне казалось, что это та самая, единственная и настоящая любовь, но уже к вечеру, качественно подрочив, я понимал, что любовь ничего не стоит. Нет, я никогда не влюблялся. По-настоящему. Я никогда не был членом жюри ни одного из известных человечеству конкурсов, хотя и стал телеакадемиком. Я никогда не танцевал всю ночь, даже тогда, когда впервые попробовал экстази и кокаин. Я же говорил, что ненавижу сальсу. Я не стоял под водопадом и не встречал Хэллоуин в Америке, потому что всегда считал этот праздник идиотским. Однажды, в отпуске, я лежал целую неделю на берегу океана, но вместо волн слушал аудиокниги, шум моря заглушали Селин и Пруст. Я научился кое-как кататься на коньках, но это никогда не доставляло мне удовольствия, хотя, конечно, как и все парни Латвии, я восхищался Санди Озолиньшем. Я бывал в Венеции, но не во время карнавала и всего один день, когда вместе с Леной мы отправились в Италию в то, что называлось свадебным путешествием. Я никогда не писал никаких планов на год и никогда ничему не следовал. Не помню, наблюдал ли я лунное затмение, наверняка да. Я не встречал Новый год в экзотических странах, не прыгал с парашютом и не любил себя – я любил подтираться и нюхать свое дерьмо. Я покупал дорогие вещи и хорошо водил машину. Я не завел верных друзей и не видел закат на Бали. Я был в Париже, но никогда не взбирался на Эйфелеву башню. Я никогда не медитировал, не прыгал в море со скалы и не бегал марафон – марафонцы всегда казались мне кретинами. Я не ездил верхом и не держал в руках живую бабочку, я всегда боялся змей и так и не смог расстаться со страхом, который преследовал меня с одиннадцатого класса. Я не летал на воздушном шаре, не катался на слоне и не побывал на всех континентах. Я не забирался на гору, не купался в одежде и не купался голышом. Я так и не сделал себе татуировку, хотя и подумывал об этом. Я не смог вылечить родителей от алкоголизма, зато, в отличие от многих других живущих на этой долбаной планете людей, уже успел умереть.
Потеряв всякое самообладание, вдруг начинает визжать отец. Похоже, он единственный человек на Земле, которого действительно расстраивает моя смерть. И дело не в деньгах. Дело в том, что папа по-настоящему любит меня. Не в потере инвестора дело, дело в утрате смысла. Папа рыдает, потому что в его жизни больше нет основания, нет одного-единственного оправдания, коим я был. Что бы ни случалось, что бы ни происходило, отец всегда мог расплатиться мной по счетам судьбы. Переезд в Москву, статуэтки, статус телеакадемика – все это было поводом для гордости и поддержкой, когда он продолжал пить и покупал бухло в кредит. Отец всегда мог сказать себе, что прожил жизнь не зря, что, если чего-то не добился сам, то, во всяком случае, сделал дело, куда как более важное, воспитав успешного сына. Понятно вам что-нибудь из того, что я говорю?
Отца разрывает. Кажется, я чувствую, как выворачивается его грудь. Мать сидит рядом. Мать молчит. Мама смотрит в одну точку. Кажется, ее тошнит. Мне неприятно.
Я понимаю, что все это очень плохо закончится. Впрочем, я привык. Мои родители были пьяными на всех самых важных событиях моей жизни. Будет хреново – это да.
Я понимаю, что отец не выдержит и года – откажет сердце. Мать продолжит пить, пока не потеряет дом и не окажется на улице. Ей вряд ли кто-нибудь поможет. На Латвию в этом деле рассчитывать не стоит. В общем, зря я это, конечно, зря.
Какие-то люди закрывают гроб. Кажется – мне больше не видно – отец падает на колени и ползет ко мне. Да уж, герой Камю вел себя гораздо приличнее.
Меня опускают к печам. Здесь уже не до любезностей. На «вы» ко мне никто не обращается. Меня вот-вот сожгут. Конец истории. Баста, карапузики. Время подводить итоги. Последние секунды… Что обо мне сказать? Не дотянул до сорока. Убил жену и дочь. Похвастаться, в общем-то, нечем. Разве что… разве что я видел, как сборная Латвии выступала на чемпионате Европы по футболу… мало кто мог поверить, что однажды это случится. Вот, собственно, и все. Похоже, даже в последнюю секунду я пытаюсь шутить. Вот такой я человек. Что добавить про такого парня? Да нечего. Кажется, смерть – это лучшее, что с ним могло произойти.
Мы сидим в машине возле Кремля. По капоту барабанит дождь. Лобовое стекло запотело. Двигатель работает, но мы никуда не едем. Мы стоим. На месте. Гёба делает дырку в пластиковой бутылке, я смотрю на красную стену и размышляю вслух: «Люди, которые живут в городах, часто мечтают переехать к морю. Люди, которые живут у моря, мечтают переехать в горы. Люди, которые живут в горах, порой, задумываются о переезде в город. И только парни, которые живут в Кремле, кажется, никогда и ни о чем не мечтают. У них есть и горы, и города, и моря». Гёба не отвечает. Гёба дубасит.
– Слушай, а может, ты все это написал? – не поворачиваясь к Гёбе, спрашиваю я.
– Хочешь травки? Ты еще и не такое придумаешь!
– Нет, я серьезно! Что, если это действительно ты? Ты дружишь с нами много лет, постоянно вместе с нами играешь в покер. Ты был в отделе. Ты знаешь Лену, бывал у меня дома…
– Шура, посмотри на меня.
Я смотрю. Всклокоченные волосы. В правом ухе большая серьга. Красные, даже в темноте, глаза. Глубокие, словно реки, морщины. Десяток раз поломанный нос. Неровно остриженная борода. Рубашка в цветочек, вязаная жилетка. Большой нагрудный значок с Боярским. Гёба выглядит так, словно только что покинул фестиваль в Вудстоке и с минуты на минуту должен умереть от остановки сердца. Думаю, 25 июля 1980 года Высоцкий выглядел немногим лучше, чем сейчас Гёба. Нет, он, конечно, не может вести блог.
– Что там в последней главе?
– Я же говорил тебе – твои похороны. Ты, якобы, выпиваешь бутират, засыпаешь за рулем и вылетаешь на встречку. Из-за тебя погибают Лена и девочка. Никто не приезжает на твои похороны. Тебя хоронят в Риге. Слушай, может, это твой отец написал?
– Ты смеешься? За последние двадцать лет он ничего, кроме бутылки, в руках не держал.
– Мать?
– Исключено! Там та же история. Они пьют целыми днями.
– Ну не Лена же?
– Конечно, нет…
– Выходит, кто-то из парней?
– Выходит, что так…
– Слушай, дружище, а чего гадать-то? Поехали в ТАСС! Прямо сейчас! Все садятся играть в покер. Приедем, поиграем, объяснишь все парням и узнаешь!