Из прежних приятелей Быченко в боевом подразделении «Коминтерна» состояли Лега Тотолин, Джуба — Жиенбек Джубаниязов, Виталик Уклонский, Басунов, Сучилин и ещё пяток парней. Егорыча они встретили, будто долго ждали. Быченко казался тем же: так же выпивал в компании по саунам, хотя держался замкнуто (но он всегда был как бирюк). Гайдаржи некоторое время приглядывал за бывшим лидером «Коминтерна», пока не убедился, что Егор принял теперешние правила жизни и своё нынешнее положение.
Ликёро‑водочный завод находился в гуще жилой застройки Батуева. Его комплекс из двух цехов, гаража с мастерскими, склада и здания управления, точно тюрьма, был огорожен бетонной стеной с колючей проволокой — чтобы не воровали продукцию. Внутрь попадали через проходную управления или через главные ворота. В торце главного цеха — этот цех вылезал за периметр стены на боковую улицу — были ещё одни ворота, но их давно заварили.
В новогодние праздники 1995 года, пока город веселился, а завод стоял пустым, к его проходной подрулили «барбухайка» и «трахома». Бойцы Быченко взломали двери и заняли цеха и административное здание, а двух сторожей выбросили в сугробы у ворот. Работников «ликёрки» (вернее, работниц) после праздников встретил строгий режим «Коминтерна», нового собственника: на всякий случай по всему заводу Егор расставил посты.
Прежние хозяева платили Бобону; Бобон просто обдирал предприятие без всякого расчёта: выживет — молоток, сдохнет — и хрен с ним. Персонал работал без зарплаты уже почти год и давно бы разбежался, но удерживала возможность тырить спирт. Новый владелец, да ещё такой деловой, возбудил в работниках надежду получить деньги, невыплаченные при Бобоне. Под окнами заводоуправления собрался митинг, примчались журналисты.
В директорском кабинете Гайдаржи разговаривал с Полиной Петровной — главным экономистом «ликёрки» и лидером протестующих. С Полиной пришли три какие‑то блёклые тётки, а за столом Гайдаржи сидели Егор, Воха Святенко, Саня Завражный и Вася Колодкин. Полина Петровна говорила уверенно и раздражённо, будто глупые «афганцы» вывели её из терпения.
— У нас многодетные матери! — Полина по‑учительски стучала в стол лакированным ногтем. — Вы получили завод не как дойную корову, а вместе с обязательствами прежнего владельца перед поставщиками и сотрудниками! Мы начнём забастовку до выплаты всех долгов, в том числе и по зарплате!
Полина не выглядела измученной безденежьем: красивая баба за сорок, крашеная и в очках, с густым греческим загаром и французским парфюмом. Чутьём торгаша Гайдаржи сразу уловил, что эта тётка имела хлеб от Бобона. Долги поставщикам — явно её личная маржа. Гайдаржи в этом разбирался.
— Дорогая Полина Петровна, — улыбаясь, сказал он. — Я не знаю, кто и чего вам должен. Но нам‑то должны вы. Так что выходите и работайте.
— Там — голодные люди! — Полина указала пальцем в окно, развернув рельефно обтянутые блузкой груди. — У них есть права! Они позвали прессу!
Каиржан тоже указал пальцем на Егора:
— Этого парня расстреливали с двух автоматов, так что нам пофигу все ваши угрозы. Мы с Афгана. Это мы тут своё забираем, а не вы с Бобоном.
Каиржану запали в душу слова майора Щебетовского, что «афганцам» все должны. Эти слова многое оправдывали и объясняли, как надо жить.
— Да, зря СССР вошёл в Афганистан, — саркастически сказала Полина.
Митинг угас. Забастовка так и не началась. А Полину Каиржан уволил.
Бобон попытался отомстить за отжим «ликёрки». В конце января его бойцы спилили болгаркой петли на воротах, которые находились в торце главного цеха (он выдвигался на боковую улицу), потом, зацепив, дёрнули джипом и отодрали створку. Через проём в цех влетели два десятка бандюков с дубинками и велоцепями. Положив работниц на пол, бобоновцы заперли ворота, ведущие на заводской двор, и принялись громить оборудование: били стеклянные циферблаты датчиков, выкручивали вентили, резали резиновые шланги, выдёргивали провода из распределительных щитов.
Егор среагировал мгновенно. Он вскочил в кабину грузовика, что стоял у склада под погрузкой, и машиной вышиб закрытые бобоновцами ворота. Бойцы Быченко ворвались в цех. «Афганцы» дрались с налётчиками среди каких‑то пронумерованных блестящих баков и мокрых труб с кранами, среди стеллажей с батареями цинковых баллонов медицинского вида и цистерн, закованных в арматуру. На боках эмалированных ёмкостей по трафаретам было написано «уголь. фильтр», «хим. очистка воды» или «сист. смягчения». Банный кафель на стенах был в грязных трещинах, пахло хлоркой и спиртом.
Бобоновцы отступили. Егор с «береттой» погнался за одним из бандитов — тот юркнул за массивный высокий бидон на консолях и побежал вверх по железной лесенке на решетчатую галерейку, что тянулась через торцевую стену над вскрытыми воротами. Егор тоже полез наверх. Но в конце галереи обнаружилась дверь, снизу не заметная за кожухом вентилятора. Когда Егор добрался до неё, было уже поздно. Дверь вела на монтажный балкончик, висевший на внешней стороне стены рядом с горловиной вытяжки; спуска вниз не имелось, и бандит спрыгнул с высоты третьего этажа. С балкона Егор увидел, как по заснеженной улице от цеха уезжают джипы погромщиков.
Отход через балкон Егор запомнил — сработала привычка разведчика.
— Слушай, Егорыч, — проникновенно обратился Гайдаржи, стараясь не обидеть и не разозлить Быченко, — такой бодяги с налётами нам сейчас вот пиздец как не надо. Шестнадцатого на «ликёрку» приедут из мэрии с большим шмоном. Хочу, чтобы тут всё было тихо, как в библиотэке.
Кто‑то продолжал бороться с «Коминтерном» за «ликёрку», совал палки в колёса — может, Бобон, может, уволенная Полина или работники, которым Гайдаржи так и не выплатил зарплату. Теперь про «ликёрку» написали донос, что там в баках плавают дохлые крысы и производство надо закрыть. Мэрия направила на предприятие комиссию из санэпидстанции и начальников сразу трёх департаментов — потребительского рынка, экологии и ветеранских организаций. Гайдаржи должен был провести проверку по заводу.
В тот же день, как узнал об этом, Егор сам пошёл в «Чунгу» к Бобону.
Они встретились в «Ливерпуле», бандитском кабаке при «Чунге». Бобон сидел в «кабинете» за шторкой один и внимательно, будто учебник, читал цветастую газету «Мегаполис‑Экспресс». Егор грузно опустился напротив.
— У меня предложение, — без предисловий сказал он. — Дай мне трёх стрелков, и забудешь про калмыка.
— У тебя свои стрелки есть.
— Я хочу выйти чистым. Все знают, что калмыка подписал ты.
Бобон аккуратно свернул газету и положил на стол.
— Какой мой навар за него?
— Калмык сам по себе не навар?
— Калмык‑шалмык. Я его по‑любому запакую и без тебя.
— Верну себе командование — отдам тебе «ликёрку».
По лицу не понять было, сколько Бобону лет. Лицо костистое и серое, будто неумытое; хрящеватый нос и тёмные, отвисшие подглазья; какой‑то странный, всегда подвижный рот; непристойно‑красные губы вампира.