– Руку дай, чужеродец, – попросил князь. – Да подняться помоги.
– Полежал бы, князь, – попытался возразить тот.
– Негоже князю снизу вверх на побежденного смотреть!
– Как скажешь, – вместе с подоспевшим на помощь Твердом они подняли на ноги Дмитрия. – Держи! – Николай Сергеевич протянул князю хоругвь, и тот, навалившись на древко и расставив ноги на ширине плеч, тяжко встал на ноги.
– Подите! – почувствовав себя более или менее уверенно, отпустил он помогавших. – Ну что, Тохтамыш, попадешь ты в Белокаменную, как и хотел, – обратился он к пленнику. – Только не хозяином, – ухмыльнулся он. – В горницу его, – кивнул князь Тверду. – И смотри мне, как с гостем чтобы были с ним все, – Тверд непонимающе уставился на Донского. – Потом растолкую, – бросил Дмитрий Иванович.
– Может, тоже внутрь пошел бы, – осторожно позвал пенсионер. – Слаб еще ты, а тут крови налито да трупьев.
– Ступай ты назад, в Кремль, чужеродец, – отвечал тот. – Не ратный человек ты. Не нагляделся еще. Ступай, ступай, – подбодрил он растерявшегося преподавателя. – Ты что мог, сделал уже. Поклон тебе земной за то. А теперь оставь. Не по твои глаза то, что увидишь.
– Хорошо, князь, – чуть помявшись, согласился тот. Впрочем, не потому даже, что от одного только вида поля боя дурно становилось ему и ноги сами несли прочь, но потому, что понимал он: толку внутри больше от него будет. Оно хоть и с ранеными возиться! Хоть и показал кое-что Николай Сергеевич, а все понимал, что с переломами ох сколько народу будет. И тут, кроме него, пожалуй, никто сейчас не справится. А раз так, то самое лучшее – это было собрать волю в кулак и, сжав зубы, бежать в крепость, чтобы там оказывать медицинскую помощь.
Внутрь крепости со всех концов уже стаскивали стонущих раненых. Уже затянули заунывные свои пения священники, уже наполнилась площадь сладковато-приторным запахом курящегося ладана, и в дымящих варевах дезинфицирующих настоев заплескались тряпки, что на перевязки пойти должны были. Волна горестных стенаний, протяжных стонов и пронзительных криков, оглушая, накатилась на пенсионера, едва лишь тот вошел в ворота. Остановившись, он закрыл глаза и замотал головой, словно бы не желая видеть того, что происходило внутри. Впрочем, совсем ненадолго. Из этого состояния вырвала его чья-то цепкая пятерня, буквально впившаяся в руку.
– Ступай, ступай, чужеродец, – суетливо затараторил кто-то прямо в ухо. – Заждались тебя уже! Не можно души без помощи твоей спасать. Пойдем, пойдем, чужеродец. Кому подвиги творить на поле брани, кому – в молитвах смиренных, а тебе – на ноги ставя православных.
Распахнув глаза, Булыцкий увидал перед собой Слободана.
– И я тебе в помощь, – так же тараторя и потешно ковыляя на костылях своих, потащил он за собой товарища. – Я-то прошлого дня не сдюжил, так и совесть заела. Вон, Никола, хоть и падал, да помогал, а ты – детина – от вида одного только утек! С тобой я, Никола. Учи тому, что знаешь! Вон, и патриарх благословил на учение мое, – кивнул он в сторону статного священника в богатых золотых одеждах, поющего молебны над усопшими и тяжко раненными. В ответ тот, не отвлекаясь, лишь склонил голову в знак подтверждения.
Что было потом, Булыцкий толком и не помнил. Измученное сегодняшним днем сознание отключилось, полностью доверившись уставшему телу. Николай Сергеевич что-то объяснял Слободану и нескольким прилипшим дьячкам во главе с застенчивым парнишкой Архипкой, у князя испытывавшего эрзац-арбалет. Крутил, вертел, вправляя, переломанные кости, успокаивал бьющихся в агониях ратников, следил за тем, как подопечные его делают первые осторожные попытки вправления переломов. А еще то и дело на Сеньку натыкался. Тот тоже прилетел. Садясь перед теми, кто уже Богу душу отдать готовился, подолгу тот, что-то там щебеча, в упор на мающихся глядел.
В этот раз и открытых переломов оказалось будь здоров! Уже сам не помня как, преподаватель, вооружившись толстой иглой и промоченной в отваре ромашки грубой нитью, принялся неумело зашивать рваные раны, пряча под плотью и кожей установленные на места кости…
Он даже и не помнил, как, окончательно ошалев от крови, криков и напряжения, потерял сознание и медленно сполз на пол. Не помнил, как хилые дьячки бережно подняли его на руки и, как пушинку, отнесли куда-то внутрь здания и уложили на одну из лавок. Яркими всплесками лишь прорезалось в памяти, как он, несколько раз приходя в себя, соскакивал с полатей и исступленно бросался вниз, чтобы снова перевязывать, шить по живому, вправлять кости и возвращать назад внутренности, пока снова не терял силы… Уже и не помнил он, сколько времени прошло и как. Оно как картинки теперь перед глазами мельтешили всплески: ночь и день, и еще одна ночь, и день, и ночь… Через вечность лишь окончательно закончили с тяжелыми ранеными. Теми, кому нужна была по-настоящему помощь. Обезволенный и уставший, Николай Сергеевич поднялся к себе, без сил грохнулся на скамью и зашелся в натужном реве.
– Эй, Никола, ты чего? – тут же возник рядом Слободан. – Воды! Воды дайте! Чужеродцу худо! – засуетился он, гремя по полу деревяшками своими.
– Уйди, Слободан, – угомонил его пришелец. – Одному побыть надо!
– Мож, помочь чем? – поинтересовался его товарищ.
– Спасибо, Слободан. Одного оставь, об одном прошу. – Звонарь беспрекословно удалился, а преподаватель забылся во сне прямо на скамье.
К вечеру ближе подняли его на ноги Милован с Твердом.
– Князь видеть желает, Никола, – потормошил его за плечо ратник.
– Сейчас переоденешься да омоешься, и пойдем, – улыбнулся бывший лихой. – А то посмотреть на тебя, так страсть одна.
Совсем немного времени потребовалось Николаю Сергеевичу, чтобы прийти в себя и привести в какой-никакой, но порядок.
– Пошли? – пригласил его Тверд.
– Пошли, – перекрестившись, отвечал тот.
В горнице, куда привели его мужи, было тепло и уютно. Разве что досаждали комары, слетевшиеся на свет негромко потрескивающих лучин, наполнявших помещение каким-то волшебным светом. Князь, одетый в чистые рубахи, лежал на полатях, окруженный толпой воевод.
– Вот и гость наш, – приподнявшись на локте, приветствовал чужеродца Дмитрий Иванович. – Все слова твои делом подкрепились; и Тохтамыша поход, и дела твои благие. Кабы не ты, и мне, глядишь, коптить бы пристало, и мужам моим многим, которым уже и гибель верную от ран прочили. И кости, говаривают, ловко правишь. От Бога ты послан на Русь Московскую.
– Спасибо тебе, князь, – в пояс поклонился тот.
– И всему твои слова подтверждения нашли, будь то доспехи легкие да поход стремительный, – не можно не верить тебе больше. Так сказывай, что еще знаешь про грядущее Московии, – неторопливо продолжал тот.
– Великое будущее, – осторожно начал Булыцкий. Переодетый, вымытый и начесанный, он теперь был знатным гостем при хоромах Дмитрия Донского. За время штурма Москвы многое перемыслить успел он и теперь думал шагов на пять вперед, усмиряя норов. Да и слова старца глубоко запали в душу пенсионеру, настолько, что он уже и не знал: а хорошо это или плохо, что судьба занесла его в столь давние времена? Еще месяца два назад Николай Сергеевич, не задумываясь, вывалил бы целый воз информации на головы воевод, но теперь… – Вырастет княжество Московское. Разрастется, покорив все земли от Смоленской и Псковской до Нижегородской и Пермской. Вотяки, ордынцы, черемисы, мордва – все признают московское верховенство. Будет время, Самаркандское ханство войдет в состав великой империи.