Бумажный герой - читать онлайн книгу. Автор: Александр Давыдов cтр.№ 66

Так, руководствуясь своим вкусом, которому доверяю, я украсил стены не помпезным, а сдержанным декором, своими корнями, однако, тянущимся до самых глубин мирозданья, самых последних истин и сокровеннейших детских воспоминаний. Мой дом теперь все меньше напоминал какую-то отстраненную идею или спайку холодных истин, а уже походил на жилище. Однако, еще без окон, он все ж казался довольно суровым слепцом, в котором, впрочем, сквозило нечто гомеровское, эпическое или даже пророческое и [нрзб] их застеклил хрустально-чистым стеклом, невозбранно пропускавшим свет, коим полнится мирозданье. Значит, дом вовсе не нуждался в освещенье искусственном. А также в какой-нибудь теплоцентрали и даже в солнечных батареях: я полагал, что душевным теплом будет согрето вселенское здание, которое мне [нрзб]. Не предполагалось и социальных лифтов, что противоречило бы истинному демократизму здания. [Нрзб] внутренний декор предоставил вкусу будущих обитателей, не желая в этом ограничивать их свободу и

[Строчка зачеркнута.]

внутренние коммуникации. Ваш мир великолепно задуман, но бездарно перепланирован, тем нарушив замысел Великого Архитектора. В результате получилась совершенная путаница: какие-то закоулки, тупички, перепутья, вовсе лабиринты, из которых не выберешься. И рядом – громоподобная роскошь парадных залов, скука запыленных музеев, тщета библиотек, к которым при своем отчаянном книголюбстве, я всегда питал отвращение, да еще вонючие производства, еще и храмы, какие-либо культовые здания, сплошь и рядом превратившиеся в торжища. Однако не буду отрицать и прелесть уединенных балкончиков, где вдруг прорастает природа из неведомо каким ветром занесенного семечка – робкая травка, пробившаяся сквозь каменные плиты, или, бывает, хилое деревце. Но в целом-то нынешний мир противоречит даже и вашей собственной логике, – да и расхожему здравомыслию.

Структуру же моего Дома не стану описывать, ибо людская речь подчинена грамматике ложных целей, а суть моего здания, простого, но не примитивного – его исключительная точность, соответствие высшим понятиям. Было бы кощунством его скривлять приблизительным описанием. Поверь, что я во всем соблюдал точнейшую меру, гармонию общего и частного. Говоря условно и отчасти метафорически, были предусмотрены и залы собраний, и уютные частные пространства. Разумеется, храмы и молельни. Однако я стремился, чтоб ни единое чувство, ни одна людская потребность не остались неприкаянными. Зная, что среди нас достаточно мазохистов, да и вообще без упоенья страхом для многих жизнь не сладка, предусмотрел комнаты ужасов, впрочем, безопасные, как аттракцион в луна-парке, хотя, конечно, бывало

[Три строчки густо зачеркнуты.]

человек взыскует тайны, поэтому предусмотрел и запретные комнаты. Запретная, тем более притом незапертая дверь вызывает почтение, а бывает, что и сакральный ужас. Она будит воображение, рождает призраков иль образы величья, пускай за нею лишь подобье каптерки для всякого хлама, поросшего быльем. Если в том былье и заведутся какие-то вредные сущности, то не страшней клопов или тараканов, для искорененья которых у меня хватит фунгицидов. Ну вот, пока прервусь, друг мой, поскольку сам утомлен собственным многословием.

[Без подписи]

Друг мой,

могу тебе сообщить, что мой Дом, который был уже не слепец, а глядел в мир хрустально-чистым оком, вознесся, должно быть, до самых вышних высей, по крайней мере, верхушка его уже утонула в небесах. Я раз попытался подсчитать этажи, но исчерпал все мне известные числа. В моей долине вдруг наступила осень, однако не казавшаяся печальной, ибо Дом, терпеливо сквозь нее прорастая, возносился к будущему расцвету. Я уже говорил, что переживал моменты творческого бессилия, когда опускались руки и возникали трагические пустоты, исполненные лишь зыбкой надежды. Но теперь я прервал труд, чтоб насладиться предощущеньем победы. Когда работа успешно закончена, я вовсе не испытываю победного чувства, напротив – чувство душевной пустоты. Вовсе другое, когда дело спорится, будто творенье уже само угадало собственный смысл в его полноте. Не только предчувствует завершение, но уже и правит своим создателем, разумно и полно впитывая его усилия; более того – даже будто обретает собственную волю к свершенью, завершенью и совершенству. Теперь оно уже само ведет творца, кажется, наперед проторенной дорогой. В таких случаях у меня не то что опускаются руки, а самому хочется их опустить, предоставив предмет творчества его судьбе, – дабы ее не нарушить своевольством, а лишь осторожно домысливать своим творческим воображеньем. В этот миг уже себя будто и не чувствуешь автором, даже и соавтором. Словно отрешенно и удовлетворенно присутствуешь при неком самосозиданье, пред актом анонимного творчества, которое выше отдельного человеческого существа (а я все-таки человек, хоть, возможно, инопланетный, вынужден признать это). И сам ты будто не исключенье, не призванный, не избранный, а глядишь на него отстраненно, – в данном случае, не как создатель, а как попросту один из обитателей будущего Дома, который уже словно грезил своим грядущим совершенством, которое

[Строка зачеркнута.]

всегда спотыкаюсь на ровном месте, уже устремившись к победе. Тут споткнулся о любимейшее слово совершенство. Учитывая двойственность (тройственность и т. д.) моей натуры, меня, случалось, мучит тягостная мысль: стремленье к совершенству – не одно ль и то же, что влечение к смерти, коль совершенство и есть полная завершенность, пресекающая все пути? Совершенство (недаром его называют мертвым) – не псевдоним ли смерти, разукрашенный неким романтическим флером? И более того: это здание, вбирающее в себя пространство и время, не пожирает ли мое индивидуальное, тикающее время? Не к смерти ль стремит мое нынешнее вдохновенье иль даже вдохновенье вообще? И вот еще опасенье: не слишком ли мой Дом окажется требовательным, даже невольно беспощадным, поскольку человеческая жизнь, кажется, и состоит из сладостных заблуждений, ложных, притом увлекательных путей, однако способствующих накоплению опыта чувств и разнообразных постижений, пусть даже и бесцельному.

Вот так, созидая Дом, я испытывал двойственное-тройственное чувство. Но что ж поделать, коль чувства и всегда неоднозначны? Внешняя противоречивость не так уж редко свидетельствует как раз о внутренней последовательности, строгой точности соотнесений и взаимосвязей. В любом богоданном творчестве жизнь и смерть слиянны, поскольку [нрзб] я тебе говорил многократно, что себя чувствую инопланетянином, понимай это в переносном или же в прямом смысле. Оттого, возможно, и мои чувства, речь, устремления, естественные в другой реальности, тут кажутся вовсе безумными, и сам я – психом, требующим строгой изоляции. Так и мне самому иногда кажется, но [нрзб] там, в далеких весях, возможно, дух не совсем еще завял, а слова и понятия хотя бы примерно указуют в направленье истины, которая в нашем мире дается лишь детям, безумцам, хотя далеко не всем, – и, возможно, старикам на последнем склоне их жизни.

Не желая ничего скрывать, я поделился своими сомнениями. Однако поверь, они вовсе не роковые, – да и что за творец, не познавший мгновений острейшего недовольства собой? В них, должно быть, повинна моя творческая пауза. Такие пустоты не сулят добра: сперва испытываешь удовлетворенье, потом самодовольство, затем же из этих щелей прет дурная разноголосица. Что совершенство мертво, это, видимо, не больше чем предрассудок. Как ни принюхивался, мой Дом, уже превзошедший не только облака, но и самые отдаленные туманности, отнюдь не смердел мертвечиной, – наоборот, был овеян благоуханной надеждой на жизнь вечную.