Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет - читать онлайн книгу. Автор: Элис Манро cтр.№ 79

Лесли тоже был отрезанный ломоть. Тем не менее он рассказывал мне о разных людях, с которыми у него родственные или дружеские связи. О сестре, например, о ее муже. О племянницах и племянниках, уже замужних и женатых, которых он навещает и проводит с ними праздники. У всех этих людей свои проблемы, но все они важны для него. О том, где они работают или как маются в данный момент без работы, об их талантах, удачах, ошибках и суждениях он рассказывал с большим интересом, но как-то бесстрастно. Мне показалось, что отрезан он в том числе и от сильных чувств – любви, обиды.

Будь я постарше, я бы увидела в этом дефект. Забеспокоилась бы, даже что-то заподозрила, как это бывает с женщиной, которая не понимает, чего мужику от нее нужно. В данном случае мужчине, который может предложить тебе только дружбу и тут же ее предлагает, причем с такой легкостью, что, если ты ее отвергнешь, он двинется дальше, все так же весело насвистывая. Это не был одинокий мужчина, который надеется подклеить девицу. Даже мне это было очевидно. Это был человек, пытающийся найти утешение в том, чтобы в данный момент видеть перед собой некий приемлемый фасад жизни.

Его общество было как раз тем, что мне нужно, хотя я вряд ли это понимала. Возможно, он нарочно был ко мне так добр. Добр так же, как только что я была добра к мистеру Воргилье, думая, что я его – вдруг, неожиданно – как минимум защищаю.

Потом Красуля опять сбежала, но я тогда уже училась в колледже. Узнала об этом из письма. Отец писал, что сам толком не в курсе, как и когда это случилось. Мистер Воргилья какое-то время ничего не сообщал, но потом все же к нему обратился, на случай если Красуля вернулась домой. Отец сказал мистеру Воргилье, что вот на это шансов как раз очень мало. А мне написал: дескать, теперь, по крайней мере, не скажешь, что на Красулю это было непохоже.

Многие годы потом, даже будучи замужем, я каждое Рождество получала от мистера Воргильи открытки. Сани, нагруженные разноцветными свертками; встречающее друзей счастливое семейство в разукрашенном гирляндами дверном проеме. Он думал, видимо, что при теперешнем моем образе жизни такие картинки будут мне особенно приятны. А может, брал со стенда первые попавшиеся. И всегда подписывал обратный адрес, мол, ты не просто обо мне не забывай, ты уж – того: если будут какие новости…

А я и сама уже этих новостей ждать перестала. Я даже так и не выяснила, с кем Красуля сбежала – с этим Эндрю или с кем-то другим. И прожила ли с Эндрю долго, если это был он. Когда отец умер, после него остались кое-какие деньги, так что попытки отыскать ее были предприняты серьезные, но без успеха.

Но вдруг кое-что произошло. Не так давно – уже когда мои дети стали взрослыми, а муж вышел на пенсию и мы с ним стали много путешествовать – у меня появилось ощущение, что время от времени я Красулю встречаю. Не имея к этому особого стремления и не прилагая каких-либо усилий, но, правда, и не очень веря, что это действительно она.

Однажды это было в аэропорту, в толпе, она была в саронге и соломенной шляпе, украшенной цветами. Загорелая и веселая, на вид богатая, окруженная друзьями. А другой раз она была на церковной паперти среди женщин, ожидающих выхода свадебной процессии. На ней была спортивная вельветовая куртка, и она не выглядела ни преуспевающей, ни здоровой. А еще был раз, когда на перекрестке ее остановил сигнал светофора, с ней был выводок детишек-дошколят, которых она вела куда-то в бассейн или в парк. День был жаркий, и ее толстое стареющее тело было откровенно выставлено напоказ в цветастых шортах и футболке с каким-то лозунгом.

А самая недавняя и самая странная наша с ней встреча произошла в супермаркете городка Твин-Фолз в штате Айдахо. Купив кое-какие припасы для пикника, я зашла за угол, смотрю – старуха облокотилась на тележку для покупок и стоит, как будто ждет меня. Маленькая такая, вся в морщинах, с кривеньким ртом и нездорового цвета буроватой кожей. Желто-пегие волосы дыбом и лиловые штаны, натянутые под самую грудь и оттопыренные торчащим вперед животиком, – из тех старух, которые, будучи тощими, тем не менее утрачивают с возрастом талию напрочь. Такие штаны если где и продают, то разве что на барахолке, как и шерстяной жакет – веселенькой расцветки, но севший и свалявшийся, застегнутый на груди, которая была у нее не больше, чем у десятилетней девочки.

Ее тележка была пуста. При ней не было даже сумочки.

Однако, в отличие от тех, прежде встреченных мною женщин, эта, похоже, знала, что она Красуля. Она улыбнулась мне с выражением такого радостного узнавания и такого стремления быть узнанной в ответ, что можно было подумать, она ждала этого, как ждут великое благо или обещанный момент, когда – раз в тысячу дней – тебя выпускают из мрака на свет божий.

А что же я? Я растянула рот в равнодушно-вежливой гримасе, как перед чокнутой незнакомкой, и продолжила свое движение к кассам.

Потом, на парковочной площадке, я извинилась перед мужем, сказав, что кое-что забыла, и поспешила назад в магазин. Ходила туда и сюда по проходам, искала. Но даже за это короткое время старуха успела куда-то деться. Может быть, вышла сразу за мной; может, движется теперь по улицам Твин-Фолза. Пешком или в машине, которой управляет какой-нибудь добрый родственник или сосед. А может, и сама за рулем. Был еще и такой крошечный шанс, что она все еще в магазине и мы просто ходим по разным рядам, не замечая друг дружки. Я ходила то в одну сторону, то в другую, дрожа в ледяном климате летнего супермаркета и заглядывая людям в глаза, чем, вероятно, пугала их, потому что в моем взгляде читалась молчаливая мольба помочь, сказать, где мне найти Красулю.

Пока наконец я не пришла в чувство и не убедила себя, что это невозможно и, кто бы ни была та старуха – Красуля или не Красуля, – она меня давно уж забыла.

Фиона жила с родителями в городе, где они с Грантом ходили в университет. Дом у ее родителей был большой, с окнами в виде эркеров, Грант находил его одновременно шикарным и запущенным: на полу вечно сбитые ковры с загнувшимися уголками, на полировке стола въевшиеся круги от чашек. Ее мать была из Исландии – мощная женщина с копной седых волос и возмущенным разумом, кипевшим крайними, демонстративно левыми взглядами. А отец был каким-то важным кардиологом, глубоко чтимым в клинике и счастливо подобострастным дома, где всякие странные речи слушал с покорной и рассеянной улыбкой. Эти речи произносили самые разные люди – и богатые, и с виду довольно-таки обтерханные, они приходили и уходили, совещались и спорили, кое-кто даже с иностранным акцентом. У Фионы был собственный маленький автомобильчик и куча кашемировых свитеров, но в студенческую общину ее не принимали – возможно, как раз по причине того кипения, что бурлило у нее дома.

А ей все с гуся вода. К любым организациям, членству в женских клубах, землячествам и прочим подобным вещам она относилась с насмешкой, равно как и к политике, хотя любила поставить на проигрыватель «Четверых мятежных генералов» и врубить пластинку на полную громкость, особенно если в доме гость, которого она вознамерилась вывести из себя. («Четверых мятежных генералов – повесим! Mamita mia, повесим на первом суку!») Иногда с той же целью применяла «Интернационал». За нею тогда увивался какой-то кучерявый, всегда насупленный и мрачный иностранец (по ее словам, будто бы вестгот), были и еще два или три ухажера – вполне респектабельные, стеснительные молодые интерны. Она над ними посмеивалась, как, впрочем, и над Грантом. С издевкой повторяла его деревенские выраженьица. Так что, когда холодным солнечным днем на пляже курорта Порт-Стэнли она сделала ему предложение, он подумал, что это шутка. Им в лица больно хлестал песок, у ног волны с громом ворочали и тасовали гальку.