Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет - читать онлайн книгу. Автор: Элис Манро cтр.№ 37

Нина навела справки насчет инвалидного кресла. Он не возражал. О том, что для себя они назвали Большой Отключкой, больше не говорили. Она не верила, что у них – вернее, у него – может начаться период, о котором говорилось в соответствующей литературе: та перемена в человеке, которая иногда наступает примерно в середине смертельной болезни. Когда вперед вдруг вырывается некоторый оптимизм – не потому, что он оправдан, а потому, что болезнь и существование в болезни из абстракции превратилось в повседневность, борьба и преодоление из неприятного занудства перешла в привычку. Все это еще не конец. Живи настоящим. Хоть день, да твой.

О нет, от Льюиса, с его характером, она такого перерождения не ждала. Нина не могла себе представить, чтобы он пошел хотя бы на минимальный, пусть и практически полезный самообман. Но и вообразить его физически раздавленным она тоже была не способна. Однако теперь, когда одна невероятная вещь уже случилась, разве не могли произойти и другие? Разве не было возможности, что перемены, которым подвержены другие, возьмут свое и в его случае? Тайные надежды, попытки не видеть реальности, сделки с судьбой…

Нет.

Она взяла лежавшую на столике телефонную книгу, поискала слово «похоронные» и, конечно же, ничего не нашла. «Ритуальные услуги» – вот как это называется. Охватившее ее при этом раздражение было из той серии, что они частенько испытывали вместе. Похоронные, господи боже мой, ну что плохого в слове «похоронные»? Обернулась к нему и увидела, как он лежит, ею брошенный и беспомощно непокрытый. Прежде чем позвонить, она вправила одеяло в пододеяльник и накрыла его.

Молодой мужской голос спросил ее, был ли доктор, доктор-то приходил уже?

– Да не нужен ему доктор. Когда я пришла, он уже был мертв.

– И когда это было?

– Не знаю… Минут, наверное, двадцать назад.

– Значит, вы вошли и обнаружили, что он скончался? Так… ну а кто ваш доктор? Я позвоню ему, он к вам придет.

В своих деловитых обсуждениях техники самоубийства Нина и Льюис на ее памяти ни разу не поднимали вопрос о том, надо ли сам этот факт держать в секрете или предать огласке. С одной стороны, Льюис, конечно же, хотел, чтобы узнали правду. Хотел, чтобы всем стало известно: это было его обдуманным решением, благородным и разумным подходом к ситуации, в которой он оказался. Но, если взглянуть на ситуацию с другой стороны, можно найти причины, по которым он мог и не хотеть, чтобы это разглашалось. Он не хотел бы, чтобы кто-нибудь подумал, будто все это из-за увольнения с работы, из-за проигранной борьбы в школе. Чтобы они решили, будто он вот так сломался из-за поражения в той схватке? – ну нет, такое у него могло бы вызвать только ярость.

Она смахнула с прикроватного столика упаковки лекарства, целые с пустыми вместе, и спустила их в унитаз.

Похоронщиками оказались здоровенные местные парни, бывшие его ученики, взволнованные несколько больше, чем хотели показать. Врач тоже был молодой и незнакомый: постоянный врач Льюиса пребывал в отпуске в Греции.

– Что ж, Божья милость, значит, – сказал доктор, когда она ввела его в курс дела.

Несколько удивившись, что он так открыто это признал, она подумала, что, если бы это мог слышать Льюис, в словах врача его бы покоробил религиозный призвук. То, что доктор сказал после этого, было куда менее удивительно.

– Не хотите ли с кем-нибудь поговорить? У нас теперь есть люди, которые могут… ну… как бы, помочь вам справиться с вашими чувствами.

– Нет. Нет. Благодарю вас, я справлюсь сама.

– Вы здесь давно живете? Друзья, которые могли бы вам помочь, у вас есть?

– А, да. Да, конечно.

– Вы сейчас кому-нибудь позвоните?

– Да, – сказала Нина. Но солгала.

Как только доктор и мальчишки-носильщики с Льюисом вышли вон (Льюиса несли как какой-нибудь предмет мебели, завернутый в одеяло, чтобы углы не покоцать), она снова принялась за поиски. Теперь ей казалось, что она поступала глупо, ограничивая их область кроватью и тем, что рядом с ней. Мало-помалу добралась до карманов своего халата, висевшего на двери спальни. Превосходное место: ведь она этот халат надевает каждое утро, прежде чем кинуться варить кофе, и каждый раз роется в карманах в поисках салфетки, губной помады… Вот только неувязочка: чтобы добраться до халата, ему пришлось бы встать с постели и пересечь комнату – а ведь он уже несколько недель без ее помощи не способен ступить и шагу.

Но почему эту записку он должен был сочинять и куда-то класть именно вчера? Разве не разумно было бы написать и спрятать ее давным-давно, тем более что он не представлял себе, долго ли еще сможет держать в пальцах ручку? А раз так, записка может быть где угодно. В каком-нибудь ящике ее стола, где она как раз сейчас и роется. Или под бутылкой шампанского, которую она купила, чтобы выпить в его день рождения, и поставила на трюмо – пусть будет ему напоминание о дате, до которой еще две недели. Или между страницами любой из книг, что она в эти дни открывала. Да, в самом деле: он ведь ее совсем недавно спрашивал: «А сама-то ты что сейчас читаешь?» В том смысле, что помимо книги, которую она читала ему вслух («Фридрих Великий» аристократки Нэнси Митфорд). Читать ему курс занимательной истории (на развлекательное чтиво он бы не польстился) – это была ее идея, а книги по всяким другим дисциплинам она предоставила ему читать самостоятельно.

Тогда она ответила: «Да так… какие-то японские рассказы» – и показала обложку. Теперь принялась расшвыривать книги в разные стороны, чтобы найти ту, повернуть корешком вверх и перетряхнуть страницы. Но и каждая отбрасываемая книга подвергалась такой же процедуре. Со стула, на котором она обычно сидела, подушки сбросила на пол – посмотреть, нет ли чего под ними. В конце концов та же участь постигла и диванные подушки. Так, это что? банка с кофе? – вон его, высыпать: вдруг ему такой каприз пришел в голову: спрятать прощальную записку там.

Ей в тот момент никто не был нужен: вот еще, чтобы наблюдал за обыском? Который она производила, впрочем, при полностью включенном свете и раздернутых в стороны занавесках. И чтобы напоминал ей: держи, мол, себя в руках. Тем временем довольно давно уже стемнело, и она вдруг осознала, что надо бы что-нибудь съесть. А еще можно позвонить Маргарет. Но ничего этого не сделала. Встала, чтобы задернуть портьеры, но вместо этого выключила свет.

Нина была очень рослой, выше шести футов. Еще когда была подростком, учителя физкультуры, школьные психологи и обеспокоенные подруги матери в один голос советовали ей избавляться от сутулости. Она старалась изо всех сил, но даже и теперь, глядя на свои фотографии, огорчалась. До чего же у нее все-таки подавленный, уступчивый вид: плечи вперед, голова набок – покорная, улыбчивая прислуга, да и только. В молодости подружки приучили ее к тому, что ей то и дело организуют знакомства с высокими мужчинами. Казалось, ничто другое в мужчине не имеет значения; если он длинный, шести футов с хорошим гаком, надо его познакомить с Ниной. Вся эта ситуация частенько повергала ее во мрак – высокий мужчина, вообще-то ведь, пользуется спросом, он может выбирать, и Нина – с ее сутулостью и сокрушенными улыбками – смущенно тушевалась.