Чинить живых - читать онлайн книгу. Автор: Маилис де Керангаль cтр.№ 27

Испарения, осевшие на стёклах, заструились каплями, когда Марианна заявила: сёрфинг — самое прекрасное, что ты смог ему подарить. Он выдохнул: теперь я уже ни в чём не уверен, и они замолчали. Раньше самой прекрасной вещью на свете Шон считал процесс изготовления лодок как таковой, то, что этот процесс порождал в его душе: использование пеноматериалов и смол, подгонка тонких досок для конструирования каноэ. Каждый декабрь он отправлялся в Ланды, чтобы раздобыть у местного шэйпера [77] листы полистирола: пятидесятилетний потрёпанный мужик — тело факира, лоб перехвачен красной косынкой, как у пирата, борода и седые волосы забраны в длинный хвост, таитянские бермуды, рабочий фартук, яркие вьетнамки — говорил очень мало, никогда не смотрел на Шона и заламывал небывалую цену; погода не способствовала торгу; люминесцентный экран портативной метеостанции постоянно передавал сводку о направлении ветра и штормовой прогноз; Шон долго думал, прежде чем выбирал эти незнакомые ему материалы: он изучал их плотность и прочность, сравнивал качества полистироловой пены, которая выдавливалась лучше, чем полиуретановая; отдавал предпочтение более дорогой эпоксидной смоле, отказавшись от дешёвой полиэстеровой; долго наблюдал за работой шэйпера, за скоростью движения рубанка и шлифовального станка; потом погружал все покупки в свой спортивный пикап и, мчась ночью по автостраде, ещё долго размышлял об изготовлении сёрфов, мысленно представляя себе их форму и надёжность: он хотел сохранить свои секреты.

Давай пройдёмся, предложила Марианна, открывая дверцу. Они вылезли из машины, оставив её на дороге, рядом с кустами лесной ежевики, вонзавшей в почву свои острые корни, и двинулись по полю; по очереди пролезли под оградой из колючей проволоки — сперва она, затем он, одна нога, другая, согнутые спины; каждый старался придержать проволоку над головой своего спутника: осторожно волосы, нос, глаза — осторожно, не порви пальто.

Зимний бокаж. [78] Луг превратился в холодный суп, жижа хлюпала у них под ногами; ломкая трава и коровий навоз, то тут, то там виднелись чёрные лепёшки, прихваченные морозцем; тополя устремились в бледное небо; и вороны, огромные, как курицы, расселись по окрестным деревьям; это уже слишком, подумала Марианна, это слишком: сейчас меня разорвёт на части.

Наконец родители Симона приблизились к реке, свихнувшийся простор небес; у них перехватило дыхание; ноги промокли, но они продолжали упрямо идти к берегу, словно он притягивал их магнитом; затормозили они, только когда луг плавно перешёл в воду, в абсолютно чёрную воду — венозная сетка обломанных веток; разлагающиеся растения; трупы насекомых, убитых и переваренных зимой; неподвижная, горьковато-солёная тина; зачарованный пруд из сказок, за которым начинается медлительный, матовый эстуарий; бледность шалфея; складки савана: кажется, что его можно преодолеть, но это чревато необычайными опасностями; ни одного, даже крошечного, деревянного мостика, чтобы шагнуть к мечте; ни единой лодки, привязанной у берега, лодки, которая позволила бы пренебречь угрозой; и ни одного мальчишки, который явился бы сюда «пускать блинчики», с карманами, набитыми галькой: плоский камешек легко скользит над тёмной гладью, подпрыгивает, заставляя танцевать водяных, населяющих реку, — Шон и Марианна оказались в ловушке у эстуария: они стояли перед враждебной водой, засунув руки глубоко в карманы; ботинки увязли в грязи; лица обращены к реке; подбородки опущены к воротникам; Марианна думала: какого чёрта мы здесь делаем? Ей хотелось кричать, но из её открытого рта не вылетало ни звука; ночной кошмар — и только корабль с тёмной обшивкой, возникший вдалеке слева, был единственной движущейся точкой на всём течении Сены; одинокий корабль, только подчёркивавший, что никаких других судов здесь нет.

Я не хочу, чтобы они вскрывали его тело; не хочу, чтобы его разрезали; не хочу, чтобы потрошили, бесцветный голос Шона; белизна; режущий холод, острый, как лезвие ножа. Марианна засунула левую руку в правый карман парки Шона: указательный и средний пальцы забрались в чёрную полость кулака, раскрыли его, постепенно расширяя проход остальным пальцам, теперь туда поместились и безымянный, и мизинец, однако Шон не повернул головы; слева приближалось гудение балкера [79] — сейчас уже можно было разобрать, в какой цвет выкрашена его обшивка: в маслянисто-красный, в цвет запёкшейся крови; это было судно, гружённое зерном; оно спускалось по реке к морю; спускалось, придерживаясь фарватера, хотя в этом месте расширялось всё — и пространство воды, и сознание: всё стремилось к морской шири, к бесконечности исчезновения; внезапно судно стало огромным: оно проплывало так близко, что Лимбрам показалось, будто они могут дотронуться до него; балкер продефилировал, накрыв супругов холодной тенью; всё пришло в движение, всколыхнулось, сморщилось и разрушилось; Марианна и Шон следили глазами за судном, за его длиннющим корпусом, сто восемьдесят метров, по меньшей мере тридцать тысяч тонн; корабль проплыл мимо, красный занавес, скрывший реальность, — и я не знаю, о чём они думали в ту секунду, но, несомненно, они думали о Симоне или о том, где он был до того, как родился, о том, где он сейчас; а может быть, они вообще ни о чём не думали, захваченные этим единственным видением, которое скрылось от их глаз, чтобы затем появиться вновь; видением осязаемого, но такого загадочного мира, — и нос корабля, рассекающий воду, ещё раз напомнил им об их боли.

След от кильватера вскипел и опал, вода разгладилась; балкер удалялся, вместе с ним удалялись и шум его двигателей, и его движение; река обрела свою изначальную структуру; эстуарий заполонил всё вокруг, ореол. Марианна и Шон повернулись друг к другу, взялись за руки, развели их в стороны и соприкоснулись лицами — и не было ничего более нежного, чем это касание; ничего более ласкового, чем лицевые кости, выступающие сквозь кожу, — в конце концов они застыли, лоб в лоб, и слова Марианны оставили след в недвижном воздухе.

Они не причинят ему боли, они не причинят ему никакой боли. Голос Марианны увязал в шарфе, и Шон отпустил её ладони, чтобы обнять; рыдания женщины слились с дыханием природы, и мужчина кивнул: да, теперь нам надо вернуться туда.

* * *

— Он будет донором.

Это заявил Шон — и Тома Ремиж резко вскочил со стула, потрясённый, красный; его грудная клетка расширилась от волны жара: казалось, ток крови ускорился; он направился прямо к ним. Спасибо. Марианна и Шон опустили глаза; они как вкопанные стояли на пороге кабинета, недееспособные; подошвы их ботинок пачкали пол, оставляя на нём неприглядное месиво и чёрную траву; они сами удивлялись тому, что сделали, тому, что сказали: донор, донор, давать, отдавать, предавать… слова отскакивали от барабанных перепонок, нанизывались друг на друга. Зазвонил телефон — Револь: Тома поспешно сообщил ему, что всё уладилось; несколько слов, очередной шифр, — Шон и Марианна даже не уловили смысл фразы: акронимы и быстрота речи призваны осложнить восприятие предложений — и вот уже через пару мгновений они покинули кабинет Координационного центра, чтобы снова вернуться в комнату, где они беседовали несколькими часами ранее. Револь уже ждал их; теперь их было четверо, и разговор продолжился, когда Марианна прошептала: а теперь? что будет теперь?