Светила - читать онлайн книгу. Автор: Элеанор Каттон cтр.№ 86

– В Данстане, – повторил Су Юншэн, по-прежнему не сводя взгляда с Фроста. – Очень свезло ему. Золотое дно. Большое богатство.

Нильссен шагнул вперед, что изрядно раздосадовало Фроста, ведь, в конце концов, не он ли подсказал эту новую линию допроса? Но и Нильссен, и Мэннеринг – оба словно напрочь позабыли о его существовании.

– Как давно? – расспрашивал Нильссен. – Когда?

– Два. – А-Су поднял два пальца.

– Два года назад! – ахнул Мэннеринг.

– Сколько? Сколько золотишка-то? – допытывался Нильссен.

– Много тысяч.

– Но сколько именно – четыре? – Нильссен поднял четыре пальца. – Четыре тысячи?

А-Су пожал плечами: он не знал.

– А вы как об этом проведали, мистер Су? – поинтересовался Фрост. – Откуда вам известно, что мистер Уэллс нарыл в Данстане «билет домой»?

– Я спросить эскорт, – объяснил А-Су.

– И банку не доверился! – воскликнул Мэннеринг. – Чарли, ты представляешь? Не доверился банку!

– А чей эскорт? «Гиллиганз»? Или «Грейсвуд и Спирз»? – полюбопытствовал Нильссен.

– «Грейсвуд и Спирз».

– Итак, Кросби Уэллс нашел в Данстане золотую жилу и нанял «Грейсвуд и Спирз», чтобы переправить добычу с прииска? – уточнил Фрост.

– Да, – кивнул А-Су. – Очень хорошо.

– То есть Уэллс все это время сидел на золотом дне! – покачал головой Нильссен. – И это действительно были его деньги! А мы-то никто не верили.

Мэннеринг указал пальцем на А-Цю.

– А как насчет вот этого? – спросил он. – Он все знал?

– Нет, – отозвался А-Су.

– Тогда нам-то что, черт подери, за дело до всей этой истории? Это ж его работа, помните – его работа, все то, что нашлось в хижине Кросби! Слитки, переплавленные Джонни Цю собственноручно!

– Может, они с Кросби Уэллсом стакнулись? – предположил Фрост.

– Это так? – переспросил Нильссен. Он указал на А-Цю и повторил: – Они с Кросби Уэллсом были заодно?

– Он не знать Кросби Уэллса, – отвечал А-Су.

– Ох, господи ты боже мой, – вздохнул Мэннеринг.

Харальд Нильссен переводил испытующий взгляд с одной китайской физиономии на другую, словно рассчитывая уличить этих двоих в тайном сговоре. Нильссен относился к китайцам с большим подозрением, поскольку ни с одним не был знаком лично; его убеждения на эмпирическом опыте не основывались, и, на самом-то деле, опыт зачастую безоговорочно доказывал их ошибочность, хотя никакие опровержения не способны были изменить его образ мыслей. Он давным-давно решил про себя, что китайцы – народ вероломный и двуличный, и только так их и воспринимал, какие бы уж доказательства обратного ни подбрасывала ему жизнь. Теперь, глядя на А-Цю, Нильссен вспомнил про теорию заговора, изложенную ему Джозефом Притчардом несколькими часами ранее. «Если нас подставили, то его, возможно, тоже».

– Кто-то за всем этим стоит, – проговорил Нильссен. – Кто-то еще тут задействован.

– Да, – кивнул А-Су.

– Кто же? – нетерпеливо воскликнул Нильссен.

– Да ты от него никакого толку не добьешься, – вмешался Мэннеринг. – Зря только время теряешь, точно тебе говорю.

Но «шляпник», вопреки ожиданиям, ответил, и слова его ошеломили всех присутствующих.

– Те Рау Тауфаре, – произнес он.

Глава, в которой вдова делится своей философией удачи; надежды Гаскуана терпят крах, а мы узнаем нечто новое о Кросби Уэллсе.

Выйдя из «Гридирона», Обер Гаскуан направился прямиком в гостиницу «Путник», обозначенную раскрашенной вывеской, что болталась на двух коротких цепях на выступающем брусе. Никаких слов на вывеске не было, лишь нарисованный силуэт пешехода с высоко вздернутым подбородком, с оттопыренными локтями и узелком на плече – под стать Дику Уиттингтону [39] . По лихой развязности его позы разумно было предположить, что эти меблированные комнаты предназначены исключительно для мужчин; и действительно, заведение в целом словно бы подчеркнуто отмежевывалось от всего женского, о чем наглядно свидетельствовала медная плевательница на веранде, уборная под навесом во дворе и отсутствие штор. Но на самом-то деле то были признаки скорее экономии, нежели сознательной политики: гостиница «Путник» не проводила различия между полами и твердо придерживалась правила не задавать жильцам лишних вопросов, ничего им не обещать и взимать лишь самый низкий тариф за ночь. При таких условиях человек, разумеется, готов много с чем мириться; именно так и рассудила миссис Лидия Уэллс, проживающая ныне в гостинице, истинный гений по части бережливости.

Лидия Уэллс вечно принимала томные позы, чтобы со смехом встрепенуться, стоило кому-нибудь приблизиться. Гаскуан застал ее в гостиной «Путника»: Лидия возлежала на диване, покачивая пальцем ноги тапочку, вальяжно отведя одну руку и запрокинув голову на подушку; в другой руке она сжимала роман карманного формата, как если бы книга была необходимым аксессуаром обморока. Ее нарумяненные щеки и возбужденный вид были сфабрикованы за несколько секунд до появления Гаскуана, хотя он о том и не подозревал. Все это наводило его на мысль, как Лидией и задумывалось, будто читает она нечто пикантно-непристойное.

Когда Гаскуан постучал в дверную раму (только из вежливости, ведь дверь была открыта), Лидия Уэллс словно очнулась, широко распахнула глаза и рассмеялась серебристым смехом. Она резко захлопнула книгу, а затем небрежно бросила ее на оттоманку, так, чтобы и обложка, и название предстали гостю во всей красе.

Гаскуан поклонился. Выпрямившись, он задержался взглядом на хозяйке, наслаждаясь зрелищем, ибо Лидия Уэллс была женщиной роскошной, истинной отрадой для глаз. Ей, вероятно, уже исполнилось сорок, хотя она сошла бы и за зрелую тридцатилетнюю, и за моложавую пятидесятилетнюю; точную цифру она скрывала. Она вступила в тот неопределенный средний возраст, что всегда словно бы привлекает внимание собственной неопределенностью, ибо, когда Лидия вела себя по-девчачьи, эта девичья непосредственность лишний раз подчеркивалась благодаря прожитым летам, а когда Лидия вела себя благоразумно, благоразумие это казалось тем более впечатляющим в существе столь юном. В ее чертах было что-то лисье: чуть раскосые глаза и вздернутый нос наводили на мысль о зверьке чутком и любопытном. А еще – полные губы и зубы изящные и ровные, когда она их показывала. И волосы – как красная медь; такой цвет мужчины называют рыжим, а женщины – каштановым; он темнеет при движении, как пламя. Сейчас волосы были стянуты назад в замысловатый шиньон из сплетенных кос, он закрывал и затылок, и темя. На Лидии было полосатое платье из серого шелка: этот темный оттенок отчего-то не вполне подходил к траурному платью, точно так же как и выражение лица Лидии как-то не вязалось с образом зрелой женщины, равно как и юной девушки. Платье дополнялось высоким воротничком на пуговичках, собранным в сборки турнюром и рукавами типа «баранья лопатка» – пышными у плеча и узкими от локтя до запястья, – их раздутые округлости подчеркивали полную грудь Лидии и умаляли ее талию. На концах этих громадных рукавов ее руки – сейчас Лидия восторженно всплеснула ими, завидев Гаскуана в дверях, – казались совсем крохотными и очень хрупкими, точно у куклы.