Мади взял пачку писем и перебрался к окну: там было посветлее. Он развернул следующее письмо и придвинул его к стеклу.
Данидин, сентябрь 1852 г.
Сэр прошло шесть месяцев с тех пор, как я Вам написал в первый раз, и боюсь раз Вы молчите, уж не оскорбил ли я Вас. Не помню в точности, как я выражался, но помню, что в последних строках я назвал себя Вашим братом, и, может статься, это Вас удручило. Вам, верно, больно сознавать, что Ваш отец был не безупречен. Вам, верно, хотелось бы, чтоб оно было иначе. Если так то прощения прошу. Сэр за эти последние месяцы мои дела шли совсем худо. Уверяю Вас, как шлюхин сын я не то чтоб непривычен нищенствовать, но попрошайничать у человека второй раз стыд-то какой. И однако ж пишу в отчаянии. Вы человек состоятельный, билет третьего класса вот все о чем прошу, и более вы обо мне не услышите. Здесь в Данидине я экономлю на всем, чем могу. Я попытал силы на прииске, да только не гожусь я для этого ремесла. Меня здорово подкосили и «ознобыши», и жар, и прочие напасти простудного толка. Так что работал я с перебоями, не так, как хотелось бы. Желания познакомиться с нашим отцом Аластером Лодербеком-старшим у меня не поубавилось, а дни-то идут, не опоздать бы, я ж Вам рассказывал, он в письме признавался, что на пороге смерти. Мне бы с ним хоть разок поговорить до того, как случится прискорбное событие, просто чтоб мы поглядели друг на друга вживую да потолковали как мужчина с мужчиной. Сэр на коленях умоляю купите мне билет до дому. Вы больше обо мне не услышите я Вам клянусь. Я не более чем
благодарный Вам друг,
Кросби Уэллс
Мади, не мешкая, схватился за следующее письмо; свободной рукой он нащупал стул и плюхнулся на него, не отрывая глаз от неровных строк.
Данидин, январь 1853 г.
Сэр как мне понимать это Ваше молчание вот что меня мучит. Мне мнится, Вы мои письма получаете, но в силу какой-то принципиальной причины отвечать отказываетесь и ни капли милосердия не уделите бастарду Вашего отца. Эти письма написаны не под диктовку. Это мой собственный почерк сэр и читать я тоже умею и хоть себе и польщу, но скажу Вам, что наш приходской священник отец Уэллс не раз говаривал: я-де на диво смышленый парнишка. Я все это пишу, чтоб Вы поняли – я не прохвост какой, пусть и из простых. Вам, может, нужны доказательства моего незаконного происхождения. Может, Вы думаете, это попытка мошенничества. Говорю как на духу: это не так. С тех пор как я писал Вам в последний раз, моя надобность и мои желания остались прежними. Я не хочу оставаться в этой стране сэр я никогда не стремился к такой жизни. На двадцать фунтов я вернусь в Англию и никогда более не произнесу Вашего имени.
Искренне Ваш,
Кросби Уэллс
Данидин, май 1853 г.
Сэр я знаю из местной газеты Вы заняли пост управляющего Советом гордой провинции Кентербери. Вы заняли этот пост и отдали Ваш гонорар на благотворительные нужды, благородный жест сэр, но мне от него печально. Я все гадаю, может Вы обо мне думали, раздаривая эти сто фунтов. У меня нет средств доехать до Литтелтона, где Вы сейчас обретаетесь, а уж до дома и подавно. В жизни не чувствовал себя таким одиноким как здесь в этой Богом забытой земле, Вы наверняка меня поймете как Вы сам британец. Тут в домах сыро и холодно, я по утрам просыпаюсь а ноги все в инее. Тяготы фронтира мне не по силам; я ежечастно скорблю о своей участи. Сэр за минувший год я скопил только два фунта десять шиллингов и четыре пенса, а теперь вот эти четыре пенса потратил на эту бумагу и на почтовую пересылку. Умоляю, помогите мне, нуждающемуся
Кросби Уэллсу.
Данидин, октябрь 1853 г.
Сэр пишу Вам в глубоком унынии. Теперь я понимаю, что Вы мне никогда не ответите, и пусть я шлюхин сын, у меня достанет гордости больше не попрошайничать. Я грешник под стать нашему отцу, ну да яблочко от яблони недалеко падает как говорится. Но в юности меня учили, что милосердие – главная добродетель, и наиболее уместна она там, где не заслужена. Вы сэр ведете себя не по-христиански. Я так думаю кабы мы поменялись местами, я бы не отмалчивался жестоко, как Вы со мною. Уж будьте уверены, я Вас о милости больше просить не стану но хочу, чтоб Вы поняли, как мне горько. Я слежу за Вашей карьерой на страницах «Отагского свидетеля» и знаю, что Вы человек с большими средствами и убеждениями. Я-то не могу похвастаться ни тем, ни другим, но несмотря на жалкое свое положение я с гордостью зовусь христианином, и кабы Вы сэр нуждались, я бы тотчас карманы вывернул, чтоб по-братски Вам помочь. Я уж не жду, что Вы мне ответите; чего доброго, помру скоро, и больше Вы обо мне не услышите. Но даже с вероятностью такого исхода имею честь оставаться,
очень искренне Ваш,
Кросби Уэллс
Данидин, январь 1854 г.
Сэр я должен извиниться за последнее свое письмо, какое написал в обиде и с целью Вас оскорбить. Мать наставляла меня – никогда не берись за перо в порыве гнева, теперь-то я понял всю мудрость ее слов. Мою мать Вы, конечно же, не знали, но в свое время она была раскрасавицей. Сью Бутчер при жизни звалась, да упокоит Господь ее душу, хотя она и другими именами не брезговала, более подходящими для ее рода занятий, и любила придумывать новые для собственного удовольствия. Наш отец ее особенно жаловал среди прочих – за красивого цвета глаза, как сама она говорила. Я на нее не похож, вот разве что отдельными чертами. Она всегда уверяла, что я вылитая копия отца, хотя мой отец после моего рождения в публичный дом ни разу не возвращался и, как Вы знаете, я его никогда в жизни не видел. Мне говорили, что проституция – это общественное зло, обусловленное с одной стороны беспутством мужчин, и с другой – непотребством женщин, и хотя я знаю, что такого же мнения придерживаются люди помудрее меня, однако ж оно просто не укладывается в голове, когда я вспоминаю мать. У нее был прекрасный голос, она любила петь по утрам всякие разные гимны; а уж мне-то как это нравилось.
По мне, так она была добрая, трудолюбивая, и хотя слыла за кокетку, хороша была на редкость. До чего ж странно, что матери у нас разные, а отец общий. Наверное, это значит, что мы похожи только наполовину. Но забудьте эти мои праздные размышления и пожалуйста примите мои извинения и заверения в том, что я остаюсь
Ваш,
Кросби Уэллс
Данидин, июнь 1854 г.
Сэр наверно Вы правы что не отвечаете. Вы поступаете так как только и пристало человеку столь высокого положения, Вам же о репутации думать надо. Похоже, я, как ни странно, примирился с Вашим молчанием. Теперь у меня есть и скромный заработок и приличное жилье, потихоньку «обживаюсь», как тут говорят. Оказалось, в летние месяцы Данидин меняется до неузнаваемости. Солнышко ярко светит над холмами и водой, а бодрящая свежесть мне очень даже по душе пришлась. До чего ж странно, как это я оказался на обратной стороне земли. Сдается мне, меня занесло так далеко от Англии, что дальше уж и не бывает. Вы удивитесь, но домой я в конечном счете не еду. Я решил, пусть Новая Зеландия будет той землей, в которой меня похоронят. Вам небось невдомек, откуда такая перемена: так я Вам расскажу. Понимаете, в Новой Зеландии все оставили прежнюю жизнь позади и все в своем роде равны. Ясное дело, овцеводы Отаго здесь большие тузы, точно так же как в шотландских нагорьях были баронами, но для людей вроде меня тут есть шанс подняться. Это так радует. Здесь принято приподнимать шляпу друг перед другом в знак приветствия, независимо от статуса. Для Вас это, верно, в порядке вещей, а для меня – диво дивное. По мне, так фронтир нас всех братьями делает, и, с этим замечанием, остаюсь