Светила - читать онлайн книгу. Автор: Элеанор Каттон cтр.№ 117

– Мария Магдалина не была ясновидящей, – сухо возразил Мади.

– Не была, – подтвердил Гаскуан, по-прежнему усмехаясь, – но она первая пришла к отверстой гробнице. Она первая поклялась, что камень был отвален от двери гроба. Надо отметить, что весть о Воскресении впервые прозвучала как свидетельство от женщины, и поначалу свидетельству этому не поверили.

– Ну что ж, нынче вечером Анна Уэдерелл принесет клятву на могиле совсем другого человека, – заметил Мади. – И нас там не будет, чтобы подвергнуть эту клятву сомнению.

Он сдвинул нож и вилку еще ровнее, мечтая про себя, чтобы пришел наконец официант и забрал его тарелку.

– Мы, конечно, всяко рассчитываем на фуршет перед сеансом, – промолвил Гаскуан, но в голосе его особой радости не прозвучало.

Он тоже не на шутку расстроился из-за того, что не был допущен на грядущий вдовицын сеанс общения с миром мертвых. То, что он не вошел в число избранных, задевало его куда сильнее, чем Мади; Гаскуану казалось, что, раз уж он первым во всей Хокитике протянул Лидии Уэллс руку дружбы, уж для него-то должны были бы оставить местечко. Но после 27 января Лидия Уэллс так ни разу его и не навестила и в гости к себе тоже не приглашала, даже к чаю.

Что до Мади, ни той ни другой женщине он официально представлен не был. Он видел мельком, как они развешивали шторы на окнах бывшей гостиницы – темными силуэтами на фоне стекла, точно бумажные куклы. Заприметив их, Мади ощутил странный волнующий трепет – что было для него в диковинку, ибо он не привык завидовать женской дружбе, как, собственно, и задумываться о женщинах с мало-мальским интересом. Но, проходя мимо затененного фасада «Удачи путника» и видя, как две фигуры двигаются за искажающим очертания переплетом, он вдруг испытал острое желание услышать, о чем эти две женщины говорят. Любопытно, отчего Анна покраснела, и закусила губу, и коснулась ладонью скулы, словно проверяя, не горит ли лицо; любопытно, чему Лидия улыбнулась, отряхивая руки, и с какой стати отошла, а Анна осталась стоять с ворохом ткани в руках; перед ее платья был весь утыкан булавками.

– Думаю, вы правы, усомнившись насчет Анниной роли во всей этой истории или, по крайней мере, о ней задумавшись, – продолжал Гаскуан. – Когда я впервые заговорил с Анной о Стейнзе, у меня сложилось впечатление, что к юноше она относилась с явным пиететом; мне даже показалось, она к нему неровно дышит. А теперь вот, по всему судя, она собирается наживаться на его смерти!

– Мы ничего не знаем о степени причастности мисс Уэдерелл, – напомнил Мади. – Все зависит от того, известно ли ей про золото, спрятанное в платьях, и, следовательно, про вымогательство, которому подвергся мистер Лодербек.

– Про оранжевое платье никто с тех пор ни словом не упомянул, – промолвил Гаскуан. – Казалось бы, миссис Уэллс могла бы попытаться его вернуть, если бы Анна сказала ей, что платье спрятано у меня под кроватью.

– По-видимому, мисс Уэдерелл полагает, что золото было выплачено мистеру Мэннерингу, как она и велела.

– Да, по-видимому, – отозвался Гаскуан, – но не кажется ли вам, что в этом случае миссис Уэллс нанесла бы визит Мэннерингу и попыталась бы выцарапать свою собственность обратно? Уж они-то друг в дружке души не чают: она и Мэннеринг – добрые старые друзья еще со времен игорного дома. Нет, я думаю, куда более вероятно, что миссис Уэллс пребывает в полном неведении относительно оранжевого платья – и относительно всех остальных тоже.

Мади задумчиво хмыкнул.

– Мэннеринг к нему не притронется – побоится последствий, – продолжал Гаскуан, – а в банк я его точно не понесу. Так что оно так и лежит, где лежало. Под моей кроватью.

– А вы, часом, не производили оценку этого золота?

– Да, пусть и неофициально: мистер Фрост заходил поглядеть. Говорит, так что-то около ста двадцати фунтов.

– Ну что ж, надеюсь, ради самой мисс Уэдерелл, что она не разоткровенничалась с миссис Уэллс, – промолвил Мади. – Боюсь и думать, как миссис Уэллс способна отреагировать на подобное признание за закрытыми дверями. Не сомневаюсь, что потерю огромного состояния она поставит в вину Анне, кому ж еще-то!

Внезапно Гаскуан отложил вилку.

– Мне только сейчас в голову пришло! – воскликнул он. – Деньги из платьев благополучно перекочевали в хижину, вот оно что! Так что если вдовицыну апелляцию удовлетворят и она получит клад в наследство от мужа, она все себе вернет – ну кроме золота из оранжевого платья, понятное дело. В конечном счете она придет к тому же, с чего начала.

– Как подсказывает мне опыт, люди редко довольствуются возвращением к тому, с чего начали, – возразил Мади. – Если я правильно представляю себе Лидию Уэллс, думаю, она не на шутку разозлится из-за того, что эти платья побывали у Анны, и не важно, чем там руководствовалась девушка, и не важно, чем все закончилось.

– Но мы можем быть практически уверены, что Анна даже не знала про золото, которое носила на себе, – во всяком случае, вплоть до недавнего времени.

– Мистер Гаскуан, – поднял руку Мади, – невзирая на свою молодость, я обладаю определенным запасом познаний относительно прекрасного пола и скажу вам со всей категоричностью, что женщины терпеть не могут, когда другие женщины носят их платья без разрешения.

Гаскуан расхохотался. Шутка его развеселила, и он набросился на остатки завтрака с удвоенной энергией и в превосходном настроении. Вне зависимости от справедливости замечания Мади, надо признать, что его «запас познаний», как сам он выразился, носил эмпирический характер разве лишь в том, что основывался на внимательном наблюдении за его покойной матерью, его мачехой и двумя тетушками по материнской линии; иными словами, возлюбленной у Мади никогда не было, и о женщинах он мало что ведал сверх того, как к ним должным образом обращаться и как их полагается обхаживать почтительному племяннику и сыну. Отнюдь не вопреки естественным склонностям юности охват его житейского опыта был не больше замочной скважины, сквозь которую наш герой, метафорически говоря, наблюдал лишь мимолетные проблески сумеречных покоев зрелости, находившихся по другую ее сторону. По правде сказать, ему представлялись немалые возможности расширить это отверстие и даже отпереть дверь и пройти сквозь нее в эту самую приватную и самую уединенную из комнат… но он отклонил эти возможности с тем же чувством неловкости и чопорной благопристойности, с какими сейчас отвечал на риторические подтрунивания Гаскуана.

Когда ему исполнился двадцать один год, ночной кутеж в Лондоне привел его, обычными путями и способами, на освещенное фонарями подворье неподалеку от Смитфилдского рынка. На этом подворье, по уверениям приятелей Мади по колледжу, «работали» самые дорогие проститутки – опознаваемые по красным «гарибальдийкам» с медными пуговицами: этот последний крик парижской моды английские дамы восприняли с некоторой опаской. И хотя военный стиль рубашек придавал девицам вид нарочито развязный, они притворялись скромницами и отворачивались, чтобы поглазеть на мужчин через округлое плечико, они финтили, и хихикали, и тянули носочек. Мади, глядя на них, вдруг погрустнел. Он поневоле вспоминал отца – сколько раз в свои юные годы он обнаруживал родителя в каком-нибудь темном углу дома, с совершенно посторонней девчонкой на коленях! А та неестественно шумно дышала, или повизгивала, как поросенок, или же говорила писклявым, не своим голосом и всегда оставляла после себя один и тот же сальный мускусный запах – запах театра. Однокашники Мади складывали в общий котел свои соверены и тянули соломинки – кому выбирать первому; Мади молча ушел с подворья, подозвал двухколесный экипаж и отправился домой спать. Впоследствии он всегда гордился тем, что не последовал примеру отца, не стал жертвой отцовских пороков, что он – не таков, как отец. И однако, как это было бы просто: внести свой соверен, и вытянуть соломинку, и выбрать одну из девиц в красных блузах, и уединиться с нею вместе в мощеной нише с неосвещенной стороны церкви! Приятели по колледжу дружно решили, что Мади нацелился на духовную карьеру. То-то они удивились несколько лет спустя, когда он поступил в «Иннер темпл» и принялся готовиться к адвокатуре.