– Типа того.
– Боюсь, я совсем не понимаю, о чем речь.
– Ну вот пример. Мы поглощаем в качестве лакомств массу еды, которую считаем вредной для здоровья. Чтобы внушить самим себе ощущение успеха, мы балуем себя лакомствами постоянно и постепенно усваиваем, что успех неразрывно связан с вредной едой. Есть множество других странных идей, например что хорошая еда нуждается в многослойной обертке. Наши пищевые привычки обычно довольно-таки бессмысленны, если присмотреться повнимательнее.
– Звучит интересно.
– Да, очень. И сложно. Очень широкая тема. Придется ее сузить.
– Где вы учитесь?
– В Новой школе.
– В какой Новой школе?
– Здесь есть институт, который называется Новая школа.
– Он правда новый?
– Ну… так себе.
– Вы из Нью-Йорка?
– По большей части.
– В смысле?
– Я много где жила, в основном в пригороде Нью-Йорка или в самом Нью-Йорке. Неподалеку отсюда я училась в старшей школе. А вы? Вы родом из Лондона?
– Нет. Я родился и вырос в Мидлендс.
– Где это?
– В Центральной Англии.
– Да уж, судя по названию.
– Постиндустриальный регион. Довольно странный. Я по нему не скучаю. Впрочем, я вырос в бедном многонациональном районе и горжусь этим. У меня много счастливых воспоминаний о том, как я бегал по узким ступенчатым улочкам в семидесятые годы.
– Семидесятые? Сколько же вам лет?
– Тридцать восемь и три четверти.
– А вы старше, чем я думала.
– А сколько, вы думали, мне лет? – с надеждой спросил я.
– Ну, может быть, тридцать семь с четвертью или около того, – ответила Беатрис, и я приуныл. – Простите. Ваш моложавый вид не ввел меня в заблуждение. Вы женаты, в разводе или еще что-нибудь интересное?
– Нет. Ничего из того, что следует иметь в моем возрасте.
– А что следует иметь в вашем возрасте?
– Дом, машину, работу, которая не отвечает твоим способностям и интересам, жену – или бывшую жену, – детей…
– Да-а… – Беатрис сделала вид, что задумалась. – Вы, считай, толком не жили.
– Все бы отдал, чтобы развестись.
– Не шутите так, – сказала она. – Развод ужасен.
– Жизнь вообще ужасна. Однако это не значит, что нельзя шутить; я бы даже сказал – тем больше повода для шуток.
– Хм. Может быть.
– Выпьем еще? – предложил я. – Или пойдем смотреть ваше нью-йоркское сокровище? Или поедим?
Беатрис улыбнулась.
– Давайте.
– Хотите, по пути пройдем мимо дома номер пятнадцать на Чарлз-стрит, просто чтобы посмотреть, где это?
Ее лицо вдруг застыло.
– Ладно, – согласилась она без всякого энтузиазма, чего я совершенно не ожидал.
Мы пустились в путь, и Беатрис тащилась как черепаха, словно ее внезапно охватила усталость.
– Вы в порядке? – спросил я.
– Да, – ответила она.
Но что-то изменилось – то ли свет, то ли атмосферное давление, то ли еще что.
– Вот Чарлз-стрит, пятнадцать, – сказала Беатрис.
Я увидел зеленый навес, тянувшийся поперек тротуара к проезжей части. Подойдя к двери, я посмотрел сквозь стекло. За ним виднелся длинный вестибюль со столом в дальнем конце; там сидел консьерж. Он поднял голову. Я улыбнулся и отошел. Беатрис, прислонившись к стене, наблюдала за мной.
– Ну? – поинтересовалась она.
– Здесь жила ее няня, – произнес я. – И она сама тоже.
– Откуда вы знаете?
– Та женщина с пианино сказала, что Бабочка жила на Чарлз-стрит, и в записной книжке я прочел, что у ее няни была квартира в Уэст-Виллидж. Здесь.
Беатрис молча смотрела на улицу.
– Кто-то прислал мне отсюда письмо, – продолжал я.
– С чего вы взяли?
– Ни с чего. Но другой точки опоры у меня нет.
– Всего лишь адрес, – скучающе произнесла Беатрис.
– Я хочу зайти и задать несколько вопросов, но не знаю, что сказать.
Она молча снова повернулась ко мне.
– У вас нет оригинальных идей? – спросил я.
– Увы.
– Тогда я подумаю и вернусь сюда потом.
Мы доехали на автобусе до Юнион-сквер, потом на четвертом поезде до Бруклинского моста и вышли.
– Теперь куда? – спросил я.
– Никуда, – ответила Беатрис. – Будем ждать.
– Чего?
– Шестого поезда.
– И куда он идет?
– Никуда. Это конечная.
– Э?
– Люди сходят, поезд уезжает вон туда. – Она показала рукой. – И возвращается к противоположной платформе, чтобы ехать в другую сторону.
– И?
– Если остаться в поезде, пока он идет кругом, и смотреть в окно, можно увидеть потайное место.
– Какое?
– Здесь есть заброшенная станция – «Сити-Холл», – и если остаться в поезде после конечной, как раз проедешь мимо. Говорят, там очень красиво.
Я почувствовал радостное волнение, словно предстояло какое-то волшебство. Мне представилось что-то вроде экзотической викторианской пещеры вперемешку со сказками «Тысяча и одна ночь».
Шестой поезд подошел, пассажиры вышли, мы посмотрели по сторонам и нырнули внутрь, как раз когда прозвучала просьба покинуть вагоны. Двери закрылись, и поезд тронулся. Мы прижались лицами к окну. Без предупреждения открылся целый мир – кафельные арки, высокие потолки, световые люки. Точь-в-точь подземный храм, тянувшийся вдоль круто изогнутой платформы. Он мелькнул и пропал.
Станция «Сити-Холл» была иллюзией, вызванной к жизни исключительно в те секунды, пока мы на нее смотрели, а потом она испарилась, ну или перенеслась обратно в сердце великой пустыни.
– Какая прелесть, – проговорил я.
Беатрис улыбнулась и вновь прижалась лицом к стеклу, словно ждала продолжения.
– Я хочу посмотреть еще раз! – потребовал я.
Мы подъехали к станции «Бруклинский мост», двери открылись, пассажиры стали заходить, а мы вышли.
Взгляд Беатрис был устремлен в никуда, и я посмотрел на нее.
– Вы уверены, что все в порядке?
– Да, в полном, – ответила она, заставляя себя говорить энергично. – Что будете есть?
– Без разницы. Вы специалист по еде – вот и посоветуйте что-нибудь.