Муля, кого ты привез? - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Токарева cтр.№ 28

Дядя Женя был благодетель в прямом смысле этого слова: он любил делать благо. Это была его потребность.

В семье его тоже боготворили. Жене – лучший кусок. Женя отдыхает – все ходят на цыпочках. О Жене говорят с придыханием. Культ личности. (Надо добавить, прекрасной личности.)

А Муля – труба пониже и дым пожиже. Видимо, все запасы рода ушли на Женю, а Муле так… что осталось.

Муля – инженер в Ленэнерго. Мне очень нравилось сочетание мягких согласных, перемежающихся гласным «е». Как красиво и нежно это звучит: ин-же-нер-лен-э-нер-го. Этих инженеров в Ленэнерго – толпа. Но Тася гордилась. Она могла сравнивать Мулю только с Панько. Панько к тому времени уже сидел в тюрьме, у него была своя толпа.

Муля играл на скрипочке. Любил смотреть на огонь, задумавшись. Фанатично любил своих двух девочек: меня и сестру. Сестру он любил больше. Я росла дикая, наглая, своенравная, вылитая Тася.

А моя сестра – слепок с Мули. И смотрела так же: покорно и трогательно.

Вся эта жизнь была опущена в тридцать восьмой год – год рождения Высоцкого. «В те времена укромные, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные. Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее, а вот живет же братия – моя честна компания».

Шли посадки и чистки. Мулю выгнали из партии за то, что он скрыл лавку своего отца. У отца в Заборье когда-то была лавка с нехитрым товаром: подковы, гвозди, молотки, топоры, грабли, лопаты. Муля утаил эту подробность. Его не посадили, но отобрали партийный билет.

Он вернулся с работы, сдерживая слезы, а дома разрыдался в полную силу.

Тася стояла и скептически смотрела на мужа.

– Ребенок бы умер, ты бы так не кричал, – заметила она.

– Перестань! – завопил Муля. Он не понимал, как можно допускать эти слова к губам.

Ребенок, безусловно, важнее партийного билета, однако детей можно нарожать целую дюжину, а партийный билет уже не вернуть. Партия… Это аналог религии. Сталин – богочеловек. Да что там – сам бог.

– Твой Сталин – говно, – спокойно объявляла Тася. – Ленин – да, а Сталин – говно.

У Мули перехватывало дыхание. Полный дом стукачей. Стены имеют уши. Их уничтожат.

– Тася… – шипел Муля. – Нас посадят, и дети сиротами останутся.

Тася беспечно махала рукой. Кому мы нужны?

Она была права в какой-то степени. Мулю и Тасю не тронули по одной простой причине: они были слишком мелкие гвоздики в государственной машине. Маленькие люди, ничего не значащие. Невозможно же было пересажать всю страну. Сажали тех, кто как-то возвышался, высовывался. А Муля и Тася – трава на лугу, две маленькие травинки. На них можно наступить, а можно пройти мимо.

Муля отделался партийным билетом и стаканом слез. Тася вообще не заметила. Вышивала.

Двое детей – большая нагрузка.

Взяли домработницу Настю. Ее привела соседка Шурка Александрова. Они с Настей были из одной деревни.

Когда я слышу: «Русские – великая нация», мне хочется спросить: «А китайцы не великая?» Но, когда я вспоминаю Настю, я соглашаюсь. Я глубоко киваю головой: да. Русские – великая нация, если она породила такую Настю.

В наш дом она пришла тридцатилетней и жила у нас до своих восьмидесяти, но я не заметила, чтобы она менялась. Всегда одинаковая, маленькая, нос картошкой, глазки – голубые и мелкие, как незабудки. Скорее всего, она была некрасивая, но мне казалась слепящей красавицей. От ее красоты жгло глаза.

В ранней молодости Настя вышла замуж за своего деревенского Ваню. Настя – сирота, Ваня – беднота. Жить не на что. Поехали в Сибирь на заработки. Решили, что в Сибири лучше.

Хорошо там, где нас нет. В Сибири – не лучше. Работали «с хлеба». Только за еду. Денег не платили. Настя и Ваня решили вернуться, наскребли на один билет. Настя любила Ваню и, как всякая любящая женщина, шла на жертвы. Она сказала: «Ты поезжай первый, а потом я заработаю как-нибудь и тоже приеду».

Ваня уехал первым. Какое-то время он ждал Настю, а потом присмотрел себе Фроську. Фроська была хуже на ощупь, чем Настя, но богатая. В сравнении с Настей все были богатые, даже собака Жучка, у нее была будка и миска с едой, а у Насти ничего. Только золотое сердце и озеро надежды.

Через полгода Настя вернулась. Ей сообщили новость: Ванька живет у Фроськи, и они расписались в сельсовете.

Настя как будто проглотила гранату, которая разорвалась у нее внутри. Сердце разлетелось на клочки. Боль такая, что терпеть невозможно. Настя побежала к пруду топиться, но ее перехватила Шурка Александрова. Она сгребла Настю «в охапочку» и приволокла к себе домой.

Настя месяц лежала лицом к стене, потом встала – другим человеком. Вместо разорванного сердца – кирпич. Никакого озера надежды. Вместо озера – воронка от взрыва. На дне – всякий мусор.

Настя работала на поле с другими бабами. Жила у Шурки. Шурка тоже была брошенка, но не одна, а с дочкой.

Однажды в конце дня Настя шла среди деревенских баб, несла на плече баранью ногу. Купила, должно быть, а может, взяла в обмен, трудно сказать.

На другой стороне улицы показалась Фроська. Она шла навстречу. Завидев Настю, нагло усмехнулась. Бабы притихли. Понимали, что присутствуют при трагедии. Усмешка Фроськи была оскорбительной, дескать, у нее одно место слаще: у Насти в том месте жаба, а у Фроськи – драгоценный бриллиант.

Настя перешла дорогу, держа баранью ногу как ружье. Приблизилась к Фроське и бесстрашно «отходила» ее бараньей ногой слева направо, куда попадет: и по морде, и по плечам. Фроська не устояла на ногах, грохнулась на землю. Настя села сверху, схватила Фроську за волосы и стала бить башкой о дорогу.

Бабы дружно хохотали, улюлюкали, наслаждались справедливым возмездием. Все они были на стороне Насти. Если разобраться, бить надо было Ваню, это он предал. Но что же делать… Деревенские вани тоже любят богатых жен, как и городские. Можно понять. Грубая бедность отнимает у человека все достоинство. Хотя я не оправдываю Ваню. Я его презираю.

После этого случая Фроська перестала нагло усмехаться, а торопилась скрыться при виде Насти. Настя же, наоборот, приходила в боевую готовность, засучивала рукава. Бабы услужливо гоготали. Фроськина честь была поругана, несмотря на бриллиант.

Однако ходить по одним улицам с Ваней и Фроськой было невыносимо.

Шурка Александрова уехала в Ленинград на заработки, и Настя двинулась следом. Ленинград – не Сибирь.

Волею судеб Шурка Александрова оказалась на Лесном проспекте. Она рекомендовала Настю моей маме.

Тася обрадовалась помощи и в первые же полчаса вручила годовалую Ленку в руки новой няньки. Настя посмотрела на вытаращенные глаза моей сестры, ее «сатиновые щечки», не выдержала восторга и поцеловала ребенка в «усну» (то есть в губы).

Это был непорядок. Детей в губы не целуют. Антисанитария. Настя получила замечание от Мули и какое-то время сдерживалась. Но недолго. Ее озеро надежды снова заполнилось и переполнилось нежностью и преданностью. Сердце стало горячим и неузнаваемым. Настя истово и страстно полюбила новую семью. Муля вызывал в ней трепет и глубокое уважение. Любое его распоряжение выполнялось беспрекословно. А в Тасю Настя была немножко влюблена. Она говорила о ней: «Идет, рукой машет, как раиня». («Раиня» значило героиня.)