Железная кость - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Самсонов cтр.№ 37

И распирала его сила: проломился, ПЕРВЫМ, за смехотворные 34 месяца войны построил на своем заводе он машину, какую не смогла построить вся система, империя СССР и в новой России не смог в одиночку осилить никто: Гусманов со своим «Металл-Инвестом» в Выксе, Верхозин со своим «Теургом» на Ижоре…

Что это было — стан 5000? Великий индийский поход в Новый Свет? Причаливший корабль, земля обетованная и дарование небесной манны навсегда? Нет, все это слабо, не передает. «Короткий шов». Чтобы сварить трубу, через которую может пройти двуногий в полный рост, необходим короткий шов. Тогда она не лопнет. Труба для «Роснефти», труба для «Газпрома». Балтийский поток, Голубой. Божественный ВСТО. Десятки тысяч километров стальных кишок, протянутых по тундре и тайге, по вечной мерзлоте, по дну Каспийского и Баренцева морей. А кроме труб, крупнотоннажные суда: ледоколы и авианосцы, сухогрузы и танкеры. Мосты исполинских и просто очень крупных размеров.

Такой нужен был стан — просто очень большой. И все то, во что он заключен и с чем связан, без чего обходиться не может: без ремонтных цехов и железных дорог, без комплектной системы обращения крови. 375 миллионов в котлованную бездну. Это первой лопатой, а потом — как пойдет. Город в городе, новый отдельный завод был у немцев, японцев, у американцев, запустивших свои «пятитысячники», когда мы запускали Гагарина в космос. У русских его не было — и русским нужен был только один, хватило б одного, способного давать до десяти миллионов тонн проката ежегодно. И впряглись в эту стройку, в эту гонку ползком — бурлаками, кометами — пять мастодонтов русской металлургии, от «Русстали» Угланова до «Теурга» Верхозина: из-под ногтей полезли когти, изо ртов — клыки. «В живых должен остаться только один!» — с раздирающим воплем вбегал к нему Ленька из своей войны рыцарей, воскресающих в новых столетиях и странах и умирающих, только когда наточенной железкой отхватишь голову от целого.

У Демида отгрызенная голова вырастала опять и опять, у Равиля, у Лешки Могильного. Он, Угланов, залез в паровоз раньше всех и пять лет полз по этим вот рельсам — с перелетами через Европу, Атлантику, пробивая кредитные линии в Goldman Sax, Standard Chartered, Credit Lyonnais… выжимая лишь капли из скрученных в жгут пересушенных скепсисом и еврейской иронией банкирских мозгов, подписав два подвешенно-виселечных и подпиленноногих контракта с немецкими Siemens и Demag Cranes & Components на поставку всей умной автоматики стана, тепловых генераторов, пневмонасосов, низковольтных устройств коммутации… Заводская машина, загрузив батареи и домны на полную, на пределе форсажа работала только на затеянный стан, а еще обеспечивала половину областного бюджета, отчисляла в бюджет федеральный всего до хера, и углановский ум изощрялся в новых головоломных, извилистых схемах «налоговой оптимизации» прибыли из-под гребущей федеральной руки; становой хребет рос позвонок за стальным позвонком — к декабрю прорывало магистральные трубы в Могутове, из земли били дымные гейзеры, и крутой кипяток настывал ледяными пластами на заснеженных улицах, сквозняки били в щели шириной со стены, замерзали больницы и школы, деньги падали в руки железных только редкими каплями, тая на раскаленных ладонях, как на сковородках: инфляция, и он к ним выходил с заклинанием-рефреном: строим стан на пять метров — себе, своим детям и внукам, Уралу, всем русским… оплачу вам потом, закормлю заработанным верой и правдой, мозолями, только пустим и выйдем на проектную мощность сперва, — и считал, сколько он еще месяцев сможет опираться на это молчание железных.

Может, и не пришлось бы затягивать так пояса, если б с низкого старта, чуть не в самое мгновение отрыва его не окликнули, молча не показали: забудь про 5000, сюда вот кто заходит — ОМК, по соседству с тобой присевшие питерские федералы с такой кремлевской покрышкой, что лопатой к земле нагибают любого… Они везде теперь садились, эти питерские, — еще вчера лишенные в глазах Угланова всех свойств, кроме прозрачности, заместители глав насекоморазмерных префектур и управ и подполковники запаса ФСБ взлетали с первой космической в Полпреды и заместители руководителя Администрации Президента и рыбоящерам углановского класса, происхождения, истории эволюции умели непривычно жестко выговаривать: «тут» вашего нет ничего, все ваше «тут» отдано нам.

Позвонил ему Зюзин, под этих федералов пошедший: есть разговор, подтягивайся в «Царскую охоту». Из подкатившей черной туши «Ауди А8» с синей мигалкой-прыщом и цифрами дарованной неуязвимости под радиаторной решеткой выбрались «они»: сам Витя Зюзин и «вот этот», неоспоримый отблеск Президента на земле, из тех, что тянут головы из третьего-четвертого рядов в ежевечерних репортажах о посещении Президентом образцовых животноводческих хозяйств и всенощных на Пасху — и я тут, и я, и меня опалило снизошедшим огнем «самого»… Пару раз где-то виданный им, Углановым, мусор, пыль ковровой дорожки Ленсовета и питерской мэрии… Бесстужий или как его там?.. Сухопарый такой, с неприязненной и безрадостной мордой язвенника. И, прогнав официанта за водой без газа: прекращай это дело, Артем Леонидыч, ты же все всегда очень хорошо понимал, потому и сидишь до сих пор на всем том, что загреб в 90-х, сделай жест доброй воли, чтобы ровные были у нас отношения. Все равно уже увязнешь со своим этим станом и вторым приползешь, это я уж тебе обещаю.

Он всегда упирался, когда кто-то ему говорил: будешь делать, что мы тебе скажем; не везде, не всегда ты хозяин, посмотри — над тобой не одно только небо. И уперся сейчас: хрен ты в сраку получишь, а не русский стан номер один. Покачал сокрушенно Бесстужий башкой: еще один сгорает на работе — достал свой «Вертю» на-…-как-хочу и показал, как быстро у него отыскиваются кнопки.

В Могутовский завод вклещились все: Генеральная прокуратура, сенаторы, депутаты «Единой России» и КПРФ (немедленно остановить хищение русской стали и ограбление трудового человека!), ФНС и УБЭП, Федеральная антимонопольная служба, Высший суд арбитражный, многодетные матери, вдовы, разведенки с ходатайствами в суд какой-нибудь Южной Осетии о наложении ареста на все сорок миллиардов акций компании «Руссталь», Росприроднадзор, вертолетные подразделения «Гринписа»: губишь чистые реки, Угланов, отравляешь детей, разрушаешь, чтоб строить, и строишь, чтоб разрушить у нас окончательно все, покажи, где у вас тут установлены воздухоочистные системы XXI века, ради будущих где поколений, ради жизни самой! Но вот самое страшное — отключили всех смежников: на юге, на востоке защелкали рубильники и заскрипели вентили монополистов, отсекая завод от Единой Энергосистемы, от воды, от всего; отделения Российских железных дорог световыми столетиями не замечали на своих сортировочных станциях все ползущие с севера, с юга, с востока и пристывшие к рельсам составы с углем и рудой для Могутова — на завод опустили свинцовый колпак, временами постукивая: ну ты как там, не хочешь все еще по-нормальному? вообще жить не хочешь? Ну давай — доходи.

Но они его просто не знали. Знали, что рычаги у него, что «свои» — в федеральных министрах и советниках по экономике, в самом верхнем отделе кремлевского неба, но не знали другого: у него была сталь и он знал, что из стали всегда, изначально главным образом делали русские. Танки и самолеты. Броню. Он над этой броней когда-то в Институте проблем безопасности и колдовал, и когда в эру гласности и распродажи стального, броневого «всего» закричали: конверсия, переплавить все танки и подводные лодки в скороварки и сковороды, понимал он уже, что начнется обратный процесс: скороварок не надо, нужны русским новые танки и подводные лодки — из упрямой потребности русских в величии, в оправдании мощью на планете и в космосе своего неустройства «внутри»: пусть в лаптях мы, но вмазать кулаком по планете можем страшно — всегда. Он и сам хотел вмазать и залить мир промышленной, «мирной» русской сталью. Взял еще в 94-м на баланс НПО «Щит-Антей»: танки Т-90, прицепы, стволы, тепловые головки (ну как тут без Фрейда?), матерые академики Зацепин и Рассадин, не устающие выращивать в мозгу рецепты и системы защиты и убийства, аналогов которым не будет еще лет пятнадцать — двадцать.