Пегас, лев и кентавр - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Емец cтр.№ 61

БЕЛДО. А чего же тогда?

ДОЛБУШИН (тихо). Вы помните камень, которым Каин убил своего брата Авеля? Разве этот камень не вобрал в себя идею, некогда вызревшую в болоте?

Долгая пауза. Полина слышит, как под Белдо скрипит стул.

БЕЛДО (возбужденно). И они отдали его вам? ВАМ, а не ГАЮ? Почему?

ДОЛБУШИН. Он оказался на удивление небольшим. Меньше кулака, но с острым выступом… Прекрасно поместился в ручке зонта и даже отчасти оживил его… Этот зонт позволяет мне многое, но – проклятье! – его нельзя даже потерять! Всякое убийство, совершенное в мире – не важно чем: пулей, ножом, голыми руками, – отзывается во мне зудящей болью. Особенно мерзко бывает по ночам. Поверьте, Белдо, если Тилль получит мой зонт, он через неделю принесет его обратно.

БЕЛДО (завистливо). Пусть так, но возможности, возможности…

ДОЛБУШИН. Иногда задумываюсь: а, допустим, первая капля первого после сотворения Земли дождя? Что она? Или первый из бликов огня, возникший от первого удара молнии? Какая чудовищная власть у этих нульпредметов!

БЕЛДО. Это не нульпредмет. Первосущность. Она больше нульпредмета. За первосущностями пришлось бы прорываться за вторую скальную гряду – к той центральной скале без вершины! Это не по силам ни одному шныру.

ДОЛБУШИН. Откуда у нас такая уверенность? Девушка не прорывалась дальше первой гряды.

БЕЛДО. Но была в долине между первой и второй. И там нашла сильнейшую закладку, рядом с которой находилась контрзакладка. Возможно, это была скала, рядом с которой бабочка отложила яйцо, ставшее гусеницей и затем куколкой… А возможно, долина за первой скальной грядой является зеркальным отражением долины за второй! Или того больше: существует одновременно в двух измерениях! (Волнуясь.) Прорвавшись к этой скале с контрзакладкой в руках, есть шанс сразу оказаться в сердце двушки, в вечности, где все первично! Там, где каждое слово и всякая невысказанная мысль эхом звучит во всех мирах!

ДОЛБУШИН (холодно). Успокойтесь, Дионисий! Ваши крики и так уже слышны во всех мирах!

Белдо сопит. Слышно, как он открывает «молнию» и что-то ставит на стол.

БЕЛДО. Это надо спрятать! Не трогайте крышку! Я подозреваю: когда придет время, она откроется сама… Поставьте ее поближе к… ну вы знаете…

ДОЛБУШИН. Хорошо. Это всё?

БЕЛДО. Не совсем. У вас найдется для меня маленькая комнатка, почти каморка? Я хочу напроситься к вам в гости.

ДОЛБУШИН. Вас затопили соседи?

БЕЛДО. Я вас очень прошу, Альберт. Я хочу быть здесь, когда Гай коснется ее!

ДОЛБУШИН. Комната найдется. Но вашим хлопотуньям придется поискать себе другой приют. Они все трогают. После них надо мыть квартиру с хлоркой.

БЕЛДО (смеется). Вы настоящий мужчина, Альберт! Так их! Я скажу Младочке и Владочке: они будут в восторге!

Нечаянно встречается глазами с Долбушиным.

ДОЛБУШИН. Вы собираетесь отдать контрзакладку Гаю. Так?

БЕЛДО. Да.

ДОЛБУШИН. Почему? Вас не привлекает возможность самому попасть на двушку?

БЕЛДО. Я много думал, но… Первым я пойти не рискну.

ДОЛБУШИН. Почему?

БЕЛДО. Не знаю, как объяснить. Просто боюсь, и чем дальше, тем больше… Кроме того, Гай, по сути, ничем не рискует. Контрзакладку мы можем поймать только его шкатулкой. Однако достанет ее из шкатулки лишь тот, кому ее отдаст заточенный в перехватчике эльб. Понимаете, как все продумано?

ДОЛБУШИН. А ваш опекун не будет за вас драться?

БЕЛДО (смущенно). Будет-то он будет, но… С этими эльбами ничего нельзя знать наверняка. Они крайне быстро договариваются между собой. Опять же – у него только третья ступень. А если тот, заточенный, допустим, второй ступени, то…

Полина закрыла глаза. Слова, которые она слышала, были знакомые, дразнящие, но всякий раз между словом и его смыслом встревал укоризненный фельдшер Уточкин и грозил ей пальцем. Вскоре Полине уже казалось, что слова падают в ее память камнями и, разлетаясь на осколки, причиняют боль.

Не желая больше ничего слышать и знать, она зажала уши руками и провалилась в слепоту и тишину. Час спустя она проснулась от холода и долго сидела с открытыми глазами, не понимая, как оказалась в шезлонге.

Плохо, что мы хотим сами выбирать, что достойно нашей любви, а что нет. Получаются огромные ножницы между «мы есть» и «мы хотим быть», которые режут душу на куски. А может, когда мы умрем, в ином, лучшем мире нам только и поручат, что одну хромую собачку. Потому что только ее одну мы и можем вытянуть нашей ущербной любовью. Значит, надо не мудрить, не чувствовать себя обделенным, а всю любовь отдать именно этой хромой собачке.

Из дневника невернувшегося шныра

Когда Яра не вернулась, Ул на две недели исчез из ШНыра. Одни считали, что он подкарауливает Дениса. Тот так и не появился в ШНыре, только прислал Дельту со шнеппером, саперной лопаткой и короткой запиской, приколотой к седлу. В записке было сказано, что со ШНыром он завязал навсегда, закладку взял себе «за работу», но к ведьмарям не пойдет. Будет сам по себе. Ему не нужен больше никто – ни ханжи, ни убийцы, и он всем им желает оставить его в покое. В конце записки Денис прозрачно намекал, что искать его бесполезно, поскольку он теперь обладает «неким даром», который делает его неуязвимым.

Ознакомившись с текстом, Калерия Валерьевна сунула записку в ящик стола, где у нее хранилось около сотни подобных посланий – разных по стилистике и объему, но крайне близких по содержанию.

Другие объясняли исчезновение Ула тем, что тот решил завязать с нырками. Третьи – в их число входили Макс, Родион и Афанасий – напряженно пытались связаться с ним по нерпи, но Ул не отвечал.

Его друзья догадывались, что Ул скитается по Москве, не зная, где застигнет его усталость и на каком чердаке или в каком подвале он рухнет, чтобы отоспаться, встать и идти дальше.

Тут только Афанасий ощутил разницу между любовью настоящей и придуманной.

В варианте придуманной любви человек сам себя вопрошает: вот, мол, я, такой-то и такой-то, страдаю! За что мне, бедному, эти мучения? В варианте же настоящей любви он просто мучается, не размышляя, как называется чувство, которое испытывает. И вообще едва ли думая о чем-то.

Афанасий облазил все вокзалы, перезнакомился с диким количеством карманников и прочих сомнительных личностей, лишился мобильника, едва не утратил нерпи, но Ула так и не обнаружил.

Он вернулся во второй половине декабря, простуженный и похудевший. В мышцах у него жило гриппозное томление, а в сердце ворочалась тоска. Дикие калмыцкие его глаза припухли и смотрели уставшими киргизскими. Он сидел в столовой и двумя руками сжимал чашку с горячим чаем. Вокруг хлопотала Суповна, швыряя в миску такие куски мяса, что она едва не переворачивалась.