Жизнь без боли в шее - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Дикуль cтр.№ 12

Считаем повторы. Выполняем по 8 повторов в каждую сторону, это будет 1 подход. Делаем 3 подхода с перерывами по 2–3 минуты отдыха между подходами.

И.п.: сидя с упором к спинке стула, петля надета. Веревку перекидываем через два блока, на другой конец подвешен грузик.

Выдвигаем голову вперед – тянем подбородок вперед. Смотрим прямо перед собой. Затем плавно опускаем подбородок вниз, как бы пытаемся достать им до груди. Задерживаемся на 2–3 секунды, затем поднимаем голову и возвращаемся в исходное положение. Делаем все движения плавно.

Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжение – выдох.

Считаем повторы. Выполняем 3 подхода по 8 повторов. С перерывами по 2–3 минуты отдыха между подходами.

И.п.: сидя на стуле, спина касается спинки стула, петля надета, на другом конце веревки висит грузик.

Стараемся плавно отвести голову назад, максимально запрокидывая. Фиксируемся на 2–3 секунды и возвращаемся в исходное положение.

Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжение – выдох.

Считаем повторы. Выполняем 3 подхода по 8 повторов. С перерывами по 2–3 минуты отдыха между подходами.

Вечер, ночь. Закрываешь глаза, а в голове пульсирует, не дает заснуть мысль: «За что? Почему это случилось со мной?»

Утро, день. Открываешь глаза и думаешь: «Нет, это не сон, это случилось со мной»…

Авария, неудачный прыжок в бассейн, падение с лошади, уличная драка, родовая травма, пуля в позвоночник и…

«Что ответить мне сыну, когда он спрашивает: почему другие дети ходят, а я – нет?!»

«Помогите хоть как-нибудь. И смерть не приходит, и жизнь невыносима».

«Муж сказал мне в больнице: уж лучше бы ты умерла».

Это строчки из писем к Валентину Ивановичу Дикулю. Больше писать этим людям некому, диагноз-приговор – инвалидное кресло – оглашен и обжалованию не подлежит. Дикуль для них – та самая соломинка в море холодного равнодушия и брезгливой жалости, колокольчик надежды в глухом мраке горя и отчаяния.

Возможно, многие представляют себе человека, поднимающего на ноги больных со спинномозговыми травмами, как некоего «Сахара Медовича Жалейкина», который гладит по головке отчаявшихся, добродушно повторяя: ничего-ничего… Ничего подобного. Многие, столкнувшись с его несокрушимой волей, абсолютным неприятием никаких «но» или «никак не получается», поначалу теряются. Все так, а не иначе, потому что работает Дикуль не в тылу, а на линии фронта, на передовой. Именно таковы все настоящие врачи настоящих тяжелых больных. Перечить нельзя, сомневаться невозможно.

Дикуль не приемлет недеятельную слезливую жалость, отвергает ее, ибо знает ей цену, ведь и ему когда-то был вынесен приговор – инвалидное кресло:

«Умом эту жалость понимаю, сердцем отвергаю. Мы – бывшие и настоящие калеки – испытали и прошли через то, что вам, здоровым, вот так, чтобы полностью, понять не дано. И дай Бог вам не знаться с этим как можно дольше. А лучше – никогда… И все-таки, дай мне вторую жизнь, чтобы заново ее прожить, с самого детства, я бы не многое в ней изменил. И, может быть, травму свою оставил. Это когда из-под купола цирка упал на арену и сломал позвоночник. Такое мое желание трудно и, наверное, невозможно понять. Так вот: чтобы кем-то стать, надо через что-то пройти…»

* * *

Единственное, чего все-таки пожелал бы, родись заново, Валентин Дикуль, это долгих и счастливых лет своим родителям.

Родился Валентин в Каунасе, после войны. Ему было всего шесть лет, когда погиб от бандитской пули его отец Дыкуль Иван Григорьевич, а еще через полгода не стало матери Анны Корнеевны. Фамилия в метрике мальчика стояла по отцу украинская – Дыкуль, но поскольку в литовском языке звук «ы» отсутствует, в списках воспитанников детского дома в Вильнюсе появилось имя Валентинас Дикулис.

Поплакав, отвела внука в детдом бабушка, Прасковья Никитична, единственный на всем свете близкий человек. Другого способа выжить у мальчика не было – в большой семье бабушки и без того еле сводили концы с концами, частенько приходилось голодать. И Валя понял это и принял, ведь послевоенные дети – это неправильно взрослые дети. В детдоме таких было много. Русские, украинцы, литовцы, поляки, евреи – дети, лишенные детства в его привычном понимании, дети, с которыми особо не возились и не церемонились: провинившихся били, лишали еды, сажали под замок.

«Я не озлобился в детстве на людей, не стал сначала волчонком, а затем матерым волком лишь потому, что в моей жизни появилась земная благодать под названием цирк…»

В город приехал цирк шапито. Вокруг брезентового шатра разместились разноцветные деревянные вагончики и Валя пропал… Разумеется, поначалу эти удивительные люди – цирковые – гоняли коренастого белобрысого пацана, еще сопрет что, босота детдомовская, но он быстро стал своим: помогал рабочим чистить манеж, сторожу присматривать за животными, уборщикам подметать и мыть. В детдом можно было не возвращаться! Цирковые – народ хлебосольный, голодать не оставят. Конечно, периодически в детдоме вспоминали про отсутствующего по списку Валентинаса Дикулиса, возвращали его с помощью милиции обратно, драли, как водится, но он опять сбегал. Чтобы помогать уборщикам, рабочим и потихоньку вместе с детьми артистов осваивать манеж.

«Это не похоже на любовь с первого взгляда. Невозможность жить без цирка заполняет тебя постепенно, вытесняя другие увлечения. И сам того не замечая, ты становишься одновременно властелином и рабом манежа».

Осенью цирк уехал и наступила долгая-долгая пауза, заполненная мечтами и первыми тренировками. Весной, когда в Каунас приехал новый цирк, мальчика приняли уже быстрее. И снова его возвращали в детдом, пороли, и снова он сбегал туда – в настоящую жизнь. Все свободное время тренировался на пустынном берегу реки, потом, набравшись смелости, показывал свое искусство цирковым. Его старания одобряли и советовали работать над собой дальше, а Валя втайне надеялся, что когда-нибудь осенью он не вернется в детдом, а уедет вместе с шапито куда-то далеко, где цирк не кончается…