Глаз разума - читать онлайн книгу. Автор: Оливер Сакс cтр.№ 49

Столкнувшись с подобными данными и сообщениями, неврологи к началу семидесятых вынуждены были признать, что головному мозгу присуща определенная гибкость и пластичность – во всяком случае, в первые два года жизни. Полагали, правда, что по прошествии этого критического периода мозг в значительной мере утрачивает свою пластичность.

Наш мозг проявляет удивительную способность к радикальным переменам, лишаясь какого-то из органов чувств. В 2008 году Лотфи Мерабет, Альваро Паскуаль-Леоне и их коллеги показали, что даже у зрячих взрослых всего через пять дней ношения повязки на глазах происходит заметный сдвиг в сторону невизуальных форм поведения и распознавания, причем соответствующие этому физиологические изменения затрагивают и кору головного мозга. (Авторы считают важным подчеркнуть, что надо отличать эти быстрые и обратимые изменения, в которых реализуются дремавшие интерсенсорные связи, от куда более устойчивых или необратимых изменений, возникающих, в частности, в результате ранней или врожденной слепоты, когда происходит полная реорганизация строения коры.)

Очевидно, зрительная кора Джона Халла даже в зрелом возрасте сумела адаптироваться к утрате визуальных сенсорных входов, переняв другие сенсорные функции – слух, осязание и обоняние, – потеряв при этом функцию зрительного воображения. Я допускаю, что опыт Халла типичен для приобретенной слепоты – что это реакция, рано или поздно проявляющаяся у всякого взрослого человека, потерявшего зрение. Кроме того, это изумительный пример корковой пластичности.

Однако, опубликовав в 1991 году эссе о книге Халла, я был поражен множеством писем, полученных мной от слепых людей, – писем, тон которых был недоуменным, а подчас и негодующим. Многие мои корреспонденты писали, что не могут отождествить свои переживания с переживаниями Халла, что сами они, даже спустя много лет после потери зрения, не утратили способности к зрительному воображению и визуальной памяти. Одна женщина, ослепшая в возрасте пятнадцати лет, написала:

«Несмотря на то что я совершенно слепа, я считаю, что у меня очень насыщенная визуальная жизнь. Я до сих пор отчетливо «вижу» перед собой разные предметы. Сейчас я печатаю текст и вижу свои руки на клавиатуре. В новой обстановке я чувствую себя некомфортно до тех пор, пока не нарисую себе мысленно ее картину. Для самостоятельного перемещения мне также необходим мысленный визуальный план данного места».

Ошибся ли я или проявил поспешность, приняв опыт Халла за типичный ответ мозга на слепоту? Нет ли моей вины, что я подчеркнул только один тип реакции и проигнорировал другие, радикально отличающиеся от нее?

Должен признаться, что эти вопросы пришли мне в голову лишь несколько лет спустя, когда я получил письмо от австралийского психолога по имени Золтан Тореи. Тореи писал мне не о слепоте, а о книге, которую он написал о проблеме взаимоотношений мозга, разума и сознания. В письме он упомянул, что в возрасте двадцати одного года сам потерял зрение в результате несчастного случая. Однако когда ему настоятельно посоветовали перейти от зрительного к слуховому восприятию мира, он наотрез отказался, решив максимально развить свои внутреннее зрение и визуальное воображение.

В этом, как писал Тореи, он достиг замечательных успехов. Он научился создавать и удерживать в голове зрительные образы и даже манипулировать ими по собственному желанию. Благодаря этому он смог создать виртуальный визуальный мир, более реальный и яркий, нежели действительный материальный мир, который был для него утрачен.

«Я своими руками заменил водосток на остроконечной крыше моего дома, – писал он, – основываясь только на точности моего представления о сконструированном мысленно пространстве». Далее Тореи более подробно описывает этот случай, упомянув, какой переполох он вызвал у соседей, которые увидели слепого человека, одного на крутом скате крыши, да еще ночью (хотя это последнее обстоятельство в данном случае не играло никакой роли).

Такое форсированное визуальное воображение помогает ему думать и мыслить так, как он не мог прежде. Теперь он может мысленно проникать внутрь машин, механизмов и других сложных систем, строить модели и находить новые решения.

Я ответил Тореи, посоветовав ему написать еще одну книгу, более личностную, о том, как повлияла слепота на его жизнь и как он отреагировал на потерю зрения самым, казалось бы, невероятным и парадоксальным образом. Несколько лет спустя он прислал мне рукопись книги «Выход из тьмы». В этой новой книге Тореи описал свои визуальные воспоминания о раннем детстве и юности, проведенных в Венгрии накануне Второй мировой войны. Он писал о синих автобусах Будапешта, о яично-желтых трамваях, о фуникулере в Буде и фонарях газового освещения. Он описал свою беззаботную и счастливую юность, совместные прогулки с отцом по лесистым горам над Дунаем, школьные игры и проказы. Мальчик рос в интеллектуальной артистической среде. Отец Тореи был директором крупной киностудии, и часто давал сыну читать сценарии. «Это, – писал Тореи, – развило во мне навыки зрительно представлять себе героев и развитие сюжета при помощи воображения. Все это впоследствии сильно пригодилось мне в жизни, стало источником, из которого я черпал силы и уверенность в себе».

Прежняя жизнь закончилась в годы войны. Золтана Тореи, который к тому времени был уже подростком, тянуло к решению главных вопросов: о тайне жизни, обустройстве вселенной, но прежде всего – о тайне нашего сознания, разума и мышления. В девятнадцать лет, чувствуя потребность углубленно заняться биологией, техникой, неврологией и психологией и понимая, что это невозможно в социалистической Венгрии, Тореи бежал в Австралию, где, не имея ни денег, ни связей, был вынужден зарабатывать на жизнь физическим трудом. В июне 1951 года, открывая сосуд с кислотой, он допустил роковую ошибку, и этот несчастный случай расколол его жизнь надвое.

«Последнее, что я увидел со сверхъестественной ясностью, была вспышка света в потоке кислоты, брызнувшем мне в лицо и перевернувшем всю мою жизнь. На расстоянии фута от моих глаз я увидел яркую искру, окруженную непроницаемо-черным ободом. Это видение – единственное, что до сих пор визуально связывает меня с моим прошлым».

Когда стало ясно, что повреждения роговицы необратимы и что остаток жизни Тореи будет слеп, ему посоветовали перестроить свои представления о мире, довериться слуху и осязанию и «забыть о зрении и зрительном воображении». Но это было как раз то, чего Тореи не мог и не хотел делать. В своем первом письме он подчеркивал важность для себя такого критического выбора: «Я сразу решил выяснить, как далеко может зайти сенсорно уязвленный головной мозг в перестройке жизни». В такой формулировке это выглядит несколько абстрактно, почти как эксперимент. Но в его книге ощущается неподдельное чувство, определившее выбор автора: страх слепоты – «пустой тьмы, – как называет ее Тореи, – серого тумана, который поглотил меня», – и страстное желание удержать свет и зрение хотя бы в памяти и воображении, сохранить яркий и живой визуальный мир. О том же говорит заглавие книги, с самого начала задавая тон сопротивления судьбе…

Вот Халл, который умышленно не прибегал к воображению, утратив его через два-три года, и был уже не в состоянии вспомнить, как выглядит цифра 3. И вот Тореи, который очень быстро научился перемножать четырехзначные числа, представляя себе это действие написанным на доске, причем промежуточные результаты «записывались» им разными цветами…