Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - читать онлайн книгу. Автор: Роб Данн cтр.№ 60

Но как быть с другими универсальными предпочтениями и антипатиями, о которых я говорил выше и которые имеют отношение не к вкусу, а к зрению, слуху и даже обонянию? Наше восприятие запахов возникло и развилось для того, чтобы привлекать нас к вещам, улучшающим наше благополучие, и заставлять нас держаться подальше от того, что способно причинить нам вред. Всем нам не нравится запах испражнений. Представляется весьма правдоподобным, что ощущение отвратительной вони, возникающее у нас всякий раз, когда мы нюхаем экскременты, появилось для того, чтобы мы держались от них подальше (может показаться, что нам не нужны лишние напоминания для того, чтобы этого не делать, но не стоит переоценивать брезгливость наших предков). Если навозные жуки залезают в экскременты с головой, то, наверное, этот запах кажется им приятным, как кажется приятным для стервятников запах падали. Навоз и падаль сами по себе пахнут не отвратительнее, чем сахар сам по себе сладкий. Все зависит от капризов наших органов чувств. Наш мозг по-разному реагирует на звуки разных типов, и несмотря на то, что эти эффекты изучены довольно слабо, можно легко себе представить ситуации, в которых наши предки получали от этого преимущества в выживании. Многое из того, что мы воспринимаем сейчас как универсальные явления, способствовало нашему выживанию – если не сейчас, то в далеком прошлом.

Но вернемся к зрению. Зрение по идее должно отличаться от остальных чувств. Было или не было оно сформировано под влиянием змей, зрение – наше главное и основное чувство, наше, так сказать, любимое дитя. Языки, носы и уши по-разному реагируют на различные стимулы, но эти органы чувств играют вспомогательную роль в восприятии наблюдаемого нами мира. Зрение – это король всех чувств, великий и утонченный. Зрение реагирует на сложные сцены окружающего мира во всей их полноте и цельности, будь то картина Джексона Поллока или бросающийся на нас тигр. Мы пользуемся довольно скудным словарем для описания осязательных, вкусовых и обонятельных ощущений. Не так обстоит дело со зрением; наши зрительные ощущения мы способны описывать в мельчайших деталях, включая цвета и их оттенки, освещенность и сотни других признаков. Представляется маловероятным предположение о том, что в формировании зрительных ощущений заложены те же предпочтения, что и при формировании ощущений вкуса или запаха. Продолжайте говорить себе, что зрение кардинально отличается. Это удобно, но неверно.

Мы доподлинно знаем, что некоторые сцены неизменно запускают одинаковые реакции у представителей всех без исключения человеческих культур. Вид змеи заставляет нас отпрянуть назад. Змеи являются сюжетами ночных кошмаров и страхов, если эти страхи с детства не подавлены культурой и воспитанием. Вид водной глади доставляет всем людям Земли удовольствие, так же как и вид мирных ландшафтов – лугов и лесов, не джунглей с угрожающим жизни подлеском, а уютных окультуренных рощ. Являются ли такие реакции следствием нашего эволюционного прошлого? Возможно ли, что одни образы доставляли всем удовольствие, а другие пугали, и не являются ли эти эффекты адаптивными – по крайней мере в прошлом? Когда-то страх перед змеями был полезен. Когда-то для нас было полезно селиться в лугах и избегать джунглей с темным непроходимым подлеском. Здесь мы снова возвращаемся к змеям Линн Исбелл, которые, подобно горьким ягодам, убивали нас и тем самым довели до совершенства наше зрение.

Адаптивные свойства нашего зрения ученым всегда было изучать сложнее, чем особенности других чувств. Мы обласканы нашим зрением, но мы еще используем его и как инструмент для изучения самих себя; точно так же, как собаке трудно укусить себя за хвост, нам трудно рассмотреть свои собственные глаза. Тем не менее все полученные на сегодняшний день объяснения нашего сложного цветового зрения исходят из предположения о том, что оно помогало нам легче находить съедобные плоды и вовремя обнаруживать змей. А если так же, как в случаях со вкусом, обонянием и, вероятно, слухом, наши зрительные анализаторы запускают не только осознанные ответы, но и подсознательные реакции на определенные категории сцен, которые прежде спасали нам жизнь, а теперь помогают влиять на окружающий мир? Если язык мог вести нас к вкусной и полезной пище, то почему зрение не могло помогать нам обнаруживать полезные вещи и избегать опасных? Мы одновременно думаем, что наши глаза являются наиболее сложно устроенным органом чувств, а с другой стороны, отводим им лишь роль анализаторов специфических элементов окружающего мира. Но, быть может, наше зрение все-таки может влиять на наши предпочтения.

Итак, вернемся к змеям. На самом деле, нам трудно от них отвлечься. Страх перед змеями или, во всяком случае, настороженность по отношению к ним представляются универсальными. Легко поверить в то, что в стародавние времена, когда мы кочевали по тропикам Африки и Азии, где смерть от укусов ядовитых змей и удушающих объятий удавов была обычным делом, такая настороженность могла спасти жизнь. Всякий, кто не проявлял должной настороженности (как считают, например, герпетологи), имел меньше шансов передать потомству свои гены. Однако удивительно, что этот страх перед змеями продолжает нас мучить независимо от того, где мы живем. Мы боимся змей в урбанистическом пейзаже Манхэттена не меньше, чем в джунглях Камеруна. Как правило, наш страх перед ними больше, чем боязнь автомобилей и огнестрельного оружия. Не все испытывают страх перед змеями, но исследования показывают, что их в той или иной степени боится 90 процентов всех людей. Этот страх развивается в нас рано – мы либо рождаемся с ним, либо очень рано его приобретаем. Обезьяны, которым показывают видеозаписи, где запечатлены другие обезьяны, спасающиеся от змей, на всю жизнь сохраняют страх перед ними. Если вместо змей показать кроликов, то обезьяны не начиняют их бояться. Вероятно, змеи представляют собой уникальную категорию зрительных ассоциаций в мозге приматов, разительно отличаясь от других опасностей и даже от других опасных животных. Например, страх перед крупными кошками у обезьян развивается гораздо медленнее. И так реагируют на змей не только обезьяны. Маленькие дети, еще не умеющие говорить, внимательно смотрят видеозаписи со змеями (но не с другими животными) без всякого специального обучения, если стоящий рядом взрослый человек говорит что-то испуганным голосом. Если же взрослый разговаривает, то ребенок с равным вниманием (или невниманием) смотрит и на змей, и, скажем, на гиппопотамов. Можно предположить, что в данном случае наш мозг руководствуется следующим правилом: «Если бояться нечего, то не бойся ничего, но если тебе есть чего бояться, то бойся змей» [118] . Что мы и делаем.

Попытка объяснить, почему определенные сцены запускают отрицательные реакции (таким образом, как это делает, например, горькая пища), приводит нас к мозжечковой миндалине, то есть к той части мозга, которая управляет нашим организмом, когда мы убегаем от врагов или деремся с ними. Сотни биологов посвящают всю свою жизнь тому, что пугают крыс, а потом изучают их страхи, миндалину и зрительные реакции. Они могут рассказать вам, что если показать крысе страшную картинку (например, изображение кошки или самого биолога), то крыса отреагирует на нее, даже если ее осознанное внимание в это время чем-то отвлечено. Страшные картины возбуждают нейронные структуры в миндалине крысы, но не в лобных долях (эта часть головного мозга сильнее всего развита у человека и связана с интеллектом). Пока, правда, неясно, возбуждается ли страх так же подсознательно и у людей.