Человек как животное - читать онлайн книгу. Автор: Александр Никонов cтр.№ 67

Теперь обратимся к ранее описанным опытам, в которых исследователи вводили в обезьянью стаю деньги. Помните, я сетовал на то, что обезьянам не дали развить банковскую систему? Так вот, сетовал я зря! Если обезьянам выдавать емкости для хранения денег, они быстро соображают, что к чему:

«Если обучить содержащихся в загоне павианов пользоваться запирающимся сундуком, они сразу соображают, как удобно в нем хранить пожитки. Теперь, если доминанта снабдить сундуком, он только копит отнятое добро, ничего не раздавая. Если все получают по сундуку — доминант все сундуки концентрирует у себя. Второй опыт: обезьян обучили, качая определенное время рычаг, зарабатывать жетон, на который можно в автомате купить то, что выставлено за стеклом. Общество сразу расслоилось: одни зарабатывали жетон, другие попрошайничали у автомата, а доминанты — грабили, причем быстро сообразили, что отнимать жетоны, которые можно хранить за щекой, выгоднее, чем купленные тружеником продукты.

Труженики сначала распались на два типа: одни работали впрок и копили жетоны, тратя их экономно, а другие как заработают жетон, так сразу и проедают. Спустя некоторое время труженики-накопители, которых грабили доминанты, отчаялись и тоже стали работать ровно на один жетон и тут же его тратить».

По этой же причине русские крестьяне, когда большевики развернули в стране продразверстку, резко ограничили сев… Социализм потому и не функционирует как экономическая система, что обезьяна не желает работать, если заработанное отнимают, а просто так, за здорово живешь, отдавать не хочет. И вы, читатель, эту обезьяну прекрасно понимаете. Потому что и сами обезьяна. А не муравей какой-нибудь.

Впрочем, мы тут не уникальны. Известен опыт с другими социальными млекопитающими — крысами, которых запускали в клетку, где еду можно было добыть, только нырнув за ней и проплыв по туннелю. Крысы терпеть не могут плавать! Поэтому вскоре в клетке быстро установились тюремные порядки. Были там свои «шестерки», которые носили «паханам» еду. Были и свои «мужики», которые держались независимо — за кормом плавали, но добытое никому не отдавали.

И вот когда в нескольких «камерах» установились такие порядки, ученые сделали следующее — расселили из разных «камер» и посадили вместе «паханов» и «рабов». Теперь в клетках сидели только «рабы» и только «паханы».

Как вы полагаете, что дальше произошло?

Правильно, тут же установилась новая иерархия — и в клетке «паханов», и в клетке «рабов». Среди «рабов» вызрели новые «паханы», а среди паханов появились рабы.

Иерархичность вшита в конструкцию всех общественных животных. Именно поэтому, когда в 1917 году в несчастной Российской империи власть в свои руки взяли «трудящиеся», то есть бывшие субдоминанты, среди них тут же выделилась каста новой аристократии, которая начала эксплуатировать остальных еще жестче, чем прежняя. И несмотря на декларируемое равенство, кто-то в блокадном Ленинграде получал 125 граммов хлеба со жмыхом, а кто-то, как толстый товарищ Жданов, имел пирожные прямо с фабрики, а также икру, балык, баранину и прочие деликатесы.

Конечно, экономика, возникшая на базе природного поведения приматов, развиваясь, вносила определенные коррективы в их (наше) поведение. Тысячи лет назад, во времена античной цивилизации, было введено, например, юридическое равноправие граждан и принцип частной собственности, что позволило вывести из-под удара доминантов субдоминантные особи. И тем самым дало им стимул работать не «за один жетон», а в полную силу — потому что не отнимут. Эта интенсификация вызвала бурный рост техники, науки, искусств.

Но животность на кривой козе не объедешь! Равноправие-то есть, а равенства все равно нет и не будет. Потому что способности у всех разные, а развитие экономики требует конкуренции, то есть полной реализации этих самых способностей. Таким образом, равноправие вовсе не приводит к равенству в уровне жизни. Иерархия все равно сохраняется, но уже на новом уровне — не на уровне мышц или наследуемой власти, а на уровне денег. Теперь на верхних ступенях стоят не самые сильные, а самые умные, экономически адекватные. Места героев занимают торгаши.

И это гораздо лучше!

Вы никогда не задумывались о том, почему избранных президентов ругают, а диктаторов, вождей и тиранов любят и потом в истории величают высокопарными титулами — Великий, Грозный? Лично вам какая политическая ситуация нравится больше — любви или ругани?

Это непростой вопрос! Некоторым нравится, когда над ними висит кнут. Они буквально требуют «крепкой руки».

«Бьет — значит любит!» — сия поговорка есть вербальное отражение данного зоологического феномена, который является одним из самых ярких проявлений нашей животности. Дело в том, что у стадных зверей субдоминант опасается доминанта, поскольку тот может побить. И чтобы не вызывать неудовольствия или гнева доминанта, подчиненный демонстрирует ему знаки умиротворения и покорности. Тогда спокойно делается и самому подчиненному. Но знаки дружелюбия мы демонстрируем тому, к кому относимся дружелюбно! И тут происходит парадоксальная внутренняя инверсия, о которой Дольник почему-то не пишет. А мне механизм представляется таковым… Точно так же, как внутреннее веселье непроизвольно растягивает ваши губы в улыбке, так и при плохом настроении насильственная резиновая улыбка, в которой вы буквально заставляете свои мимические мышцы растянуть ваш рот, может привести к улучшению настроения.

Для иллюстрации этого парадокса в свое время был поставлен интересный психологический эксперимент. Одну группу испытуемых заставляли смотреть карикатуры, зажав карандаш между носом и верхней губой, а вторую группу — зажав карандаш между зубами. Первый способ блокирует мышцы, которые отвечают за улыбку, и тем самым препятствуют улыбке, а второй, напротив, заставляет человека как бы постоянно растягивать рот в улыбке «на все 32». Результат: второй группе карикатуры показались смешнее, чем первой.

Настроения вызывают мышечные реакции: тебе смешно — ты улыбаешься. Но и обратное верно — мышечные реакции могут вызывать настроения. Достаточно перестать скорбно сутулиться, продышаться, раскрыв грудь, пробежаться, как тоску буквально разгоняет кровью!

Примерно так и происходит в нашем случае с тираном — чем больше он бьет, тем больше дружелюбия и лести демонстрируют подчиненные, умиротворяя его. И тогда каждая ответная улыбка или покровительственный жест диктатора вызывают в душе буквально бурю восторга! В условиях жестокого террора и любовь к тирану принимает крайние формы. Вот вам прекрасное описание этого феномена. Писатель Корней Чуковский, побывавший в 1936 году на съезде партии, вспоминал пришествие Сталина:

«Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду… Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы», и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова… Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».