Вот я только что прочитал в своем роде замечательный рассказ генерала Гудериана в одной из его книг. Он рассказал, что в Орле, по дороге на Москву, он встретил одного старого царского русского генерала, давным-давно отставного, и спросил его, как он относится к вторжению немцев. На что тот сказал: если бы вы пришли двадцать лет назад, может быть, мы встретили бы вас с распростертыми объятиями. Но за эти двадцать лет мы вновь встали на ноги, а теперь, выходит, что же, нам надо начинать с самого начала? Теперь вся страна будет против вас.
Это показательные слова. То есть у многих было такое ощущение, что в 1917 году страна сошла со своего пути. Но постепенно действительно к 1941 году все вошло в свои берега. В частности, — я недавно подробно об этом писал, — перестали уже так оплевывать свою историю, как оплевывали до 1934 года. Особенно поразителен факт, что в 1929 и начале 30-х годов были арестованы чуть ли не все крупнейшие наши историки, а к 1935 году их не только всех выпустили, но те, которые выжили — трое умерли, они были уже пожилые люди, — так вот все остальные стали академиками, членкорами, лауреатами Сталинской премии, орденоносцами и т. д. Вот такой факт. Это частный вроде бы факт — судьба историков, но чрезвычайно показательный.
Вик. К. Очень убедительно, Вадим Валерианович, вы говорите об особой роли идей в жизни Руси-России. На самых разных этапах нашей многовековой истории. Но вот сегодня сложилось такое положение, что страна ведущей идеи не имеет. Такие вожди пришли к власти! Поразительно, однако, у государства и в самом деле нет нынче идеи, объединяющей людей, общество. И вот (смешно это, честное слово!) по указанию президента собираются какие-то научные силы, чтобы такую идею придумать. Объявляется конкурс (!) на страницах правительственной «Российской газеты». Конкурс опять же на изобретение общенациональной идеи! Что это, как, по-вашему?
Вад. К. Это, конечно, смехотворное занятие. Идея, истинно живая и плодотворная, не выдумывается натужно по кабинетам, а рождается органически в самом бытии народа.
Вик. К. Но если Россия, как вы утверждаете, идеократическое государство, то есть движимое всегда какой-то идеей, не означает ли нынешнее отсутствие ее самую серьезную угрозу для нашего общества?
Вад. К. Я бы сказал, что сейчас идет борьба за идею, хотя самой идеи как таковой действительно нет. То есть нет объединяющей общество идеи. Определенные идеи выдвигаются, вы знаете, и борьба вокруг них не прекращается все время. Вопрос, что же в конце концов возобладает. А без идеи, как свидетельствует история, наша страна и в самом деле жить не может.
…Февраль 1998 г.
Загадка 37-го
Массу читательских откликов вызвали беседы с Вадимом Кожиновым «Необоримость Руси» и «Свое и чужое», опубликованные под рубрикой «Размышления на исходе века». В письмах — вопросы и предложения, заинтересованная поддержка и страстная полемика…
Среди пожеланий, высказываемых многими читателями, вот такое: продолжить разговор о наиболее сложных, противоречивых периодах истории нашей страны. Ведь нередко одни и те же исторические факты толкуются по-разному. Как ни странно, есть еще и «белые пятна», требующие дополнительного изучения. А бывает, все вроде бы уже изучено, все сказано о каком-то историческом моменте, но… вопросы остаются!
Обратимся к одной из таких страниц уходящего столетия, которая до сих пор не утратила своей злободневности. Кажется (во всяком случае, по представлению многих), нет более зловещей даты в истории ХХ века, да и во всей многовековой истории нашей страны, чем год 1937-й. Символ пролитой крови. Символ массовых и неправых расправ. Символ «сталинщины».
Чем все это было вызвано? Что породило трагедию 37-го года, каковы причины ее? Об этом очередная беседа с Вадимом Кожиновым, который имеет свой взгляд на истоки и характер происшедшего 60 лет назад.
Виктор КОЖЕМЯКО. Вадим Валерианович, прошлый год, 1997-й, был юбилейным в связи с несколькими очень значительными датами. В том числе исполнилось 60 лет со времени событий, относящихся к 1937 году. События, конечно, разные. Папанинцы высадились на Северном полюсе; триумфальный полет чкаловского экипажа из Москвы через Северный полюс в Америку; необыкновенный успех советского павильона на Международной выставке в Париже, где была установлена знаменитая скульптура Мухиной «Рабочий и Колхозница»; всенародные торжества памяти Пушкина; создание прославившегося впоследствии танцевального ансамбля Игоря Моисеева…
Все это — 1937 год. Но мы знаем, что все названные и другие позитивные события перекрываются и полностью закрываются в сознании многих людей совсем иными — теми, которые сделали само это число «1937» как бы трагическим символом времени. К 60-летию о том годе снова немало написано и сказано. Однако ваш взгляд, по-моему, наиболее нетривиальный, то есть нестандартный, что и побудило меня предложить вам тему этой беседы.
Вадим КОЖИНОВ. Вы говорите, что мой взгляд нетривиальный? Да, это действительно так. Но в каком смысле? Почти все, что написано по поводу 37-го года, несет в себе мало понимания. Это в основном просто эмоциональный подход. Он вполне понятен — ужасно, конечно, что на 20-м году революции вдруг оказывается, что люди, участвовавшие в ее свершении, квалифицируются как враги и их начинают беспощадно уничтожать, в лучшем случае отправлять на десятилетия в лагеря и так далее. Правда, можно тут же вспомнить, что так кончалась практически любая революция. В частности, французская революция тоже привела к гибели почти всех главных ее героев, причем быстрее даже, чем это случилось у нас. Или возьмем знаменитую культурную революцию в Китае, если брать более поздний период. То есть в революции есть какая-то особенность: используя старое изречение, революция пожирает своих детей.
Я повторяю, большинство из того, что до сих пор о 37-м годе написано, — это, в сущности, эмоциональные всплески. Можно понять людей, особенно тех, которые сами пострадали, или их отцы, их деды пострадали. Но все-таки надо еще и глубоко, основательно понять, что же тогда произошло и почему произошло.
Какое наиболее популярное объяснение? Что Сталин был такой страшный человек и что он в своем стремлении к безраздельной, диктаторской, деспотической власти (как любят говорить — власти восточного сатрапа) уничтожал всех, кого в какой-то мере мог считать не только людьми враждебными, а, скажем, не вызывавшими доверия лично у него. Но, подумайте, сами масштабы того, что произошло, никак не согласуются с этим. Что же, все погибшие — личные противники Сталина?
Часто преувеличивают, говорят о миллионах — это, конечно, нелепость. Один из независимых демографов наших, он подписывается фамилией Максудов, живет давно в Америке, в своей работе, касающейся как раз жертв 37-го года, точно и вместе с тем очень остроумно заметил: если поверить некоторым книгам о 37-м годе, то к 22 июня 1941 года все взрослые мужчины в СССР или были расстреляны, или находились в лагере. Потом Максудов ставит точку и добавляет: все, и немного больше.