Победы и беды России - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Кожинов cтр.№ 158

Но перейду к сути дела. Большинство влиятельнейших ныне «советников» рассматривают весь путь России после 1917 г. как полностью «ложный» и бесплодный, ведущий в безысходный тупик, и так или иначе призывают начать все с начала, или, говоря конкретнее, «вернуться» к дореволюционному состоянию (в частности, к принципам столыпинской реформы и деятельности крупнейших российских предпринимателей).

Целесообразно напомнить, что это последняя новация идеологов от экономики; всего лишь несколько лет назад они настоятельно предлагали «вернуться» в «досталинское» время, то есть к НЭПу. И, между прочим, уже тогда, в 1988 году, прозвучали чрезвычайно весомые возражения, однако никто не захотел их услышать. Я, в частности, имею в виду выступление М. Я. Гефтера в нашумевшем «боевом» сборнике статей «Иного не дано». Этот историк, в отличие от абсолютного большинства влиятельных идеологов, начал критически осмыслять путь страны давно, еще в 1960-х гг., и сразу же вступил в конфликт с господствовавшей тогда идеологией. А в книге «Иного не дано» он, весьма резко противореча остальным ее авторам, настаивал на необходимости усвоения, как он сказал, «того решающего, хотя еще и не осознанного до конца факта нашей жизни, который кратко, одной фразой, можно было бы определить так: после Сталина нам некуда вернуться — в досталинских временах нам уже нет места» (выделено мною. — В. К.).

Но это выношенное в процессе более чем двадцатилетних раздумий убеждение М. Я. Гефтера никто из «идеологов» не принял во внимание, хотя историк этот вроде бы пользуется высоким уважением в их кругу. А невозможно, конечно, не только возвращение к «досталинским» временам; еще более немыслимо «вернуться» в дореволюционную, дооктябрьскую Россию. Тем не менее сегодняшние идеологи ставят вопрос именно так, усматривая подчас в самих себе своего рода «воскресителей» дела Февральской революции, которые к тому же полны решимости не дать ей еще раз «перерасти» в Октябрьскую и не позволить разогнать планируемое ими новое Учредительное собрание… Они вообще склонны на каждом шагу сопоставлять сегодняшнюю ситуацию с ситуацией 1917 года.

Само по себе обращение к прошлому с целью понять современность и, главное, будущее — это не только вполне естественный, но и, пожалуй, единственный надежный метод любого «предвидения», прогнозирования. Люди постоянно используют сей метод, хотя и далеко не всегда осознают это. Как лаконично сформулировал в свои зрелые годы Байрон, «прошлое — лучший пророк будущего». Кстати сказать, и М. Я. Гефтер в его уже цитированном выступлении совершенно справедливо утверждал, что «прошлое представляет собой то „откуда?“, без которого не узнать „куда?“, и что чем беспрецедентнее ситуация, тем существеннее для людей взгляд назад: заново обретаемое прошлое. Если и не учит оно прямо, то помогает людям увидеть „свет в конце тоннеля“…»

Словом, любая попытка заглянуть в будущее неизбежно опирается на знания о тех или иных явлениях прошлого. Однако — и это не нужно, по-видимому, доказывать — обращение к прошлому ради уяснения вероятного грядущего хода событий может принести плоды лишь при условии, что мы сделали верный выбор исторической ситуации, с которой собираемся сопоставлять нынешнее положение; эта ситуация должна быть так или иначе родственна современной.

Между тем 1917 год имеет сходство с сегодняшней ситуацией только по своим, строго говоря, «внешним» последствиям, — острой борьбе политических сил, разрухе, резкому ослаблению и прямому распаду государства и т. п. Определять же внутреннее содержание нашего времени как революцию (что постоянно делают нынешние идеологи) нет никаких существенных оснований. Стремление называть происходящее сегодня «революцией» — это, собственно, непреодоленный пережиток более ранних — довольно-таки наивных — представлений, согласно которым в 1917 г. у нас были в общем вполне «позитивные» перемены, а позднее пришел злодей Сталин и подавил революцию, установив совершенно-де несвойственную ей диктатуру, и потому нам надо, мол, совершить новую — «антисталинистскую» — революцию (на деле же, например, всецело закономерным этапом Английской революции была диктатура Кромвеля, а Французской — Наполеона).

Эта «концепция» была уже несколько лет назад и отвергнута, и даже осмеяна, но, как ни странно, до сих пор многие продолжают считать происходящее сегодня «революцией», направленной против «контрреволюционного» сталинистского строя.

Уж гораздо вернее было бы определять нынешние события именно как контрреволюцию, призванную ликвидировать прискорбные результаты Октябрьской революции. Кстати сказать, люди моего круга в 1960-х гг. лелеяли мечту именно о контрреволюции (о причинах этого я еще скажу) и исповедовали своего рода культ рыцарских фигур генерала Л. Г. Корнилова и адмирала А. В. Колчака (вплоть до поисков места под Екатеринодаром, где были закопаны оскверненные останки погибшего Лавра Георгиевича, и паломничества к возлюбленной Александра Васильевича — А. В. Тимиревой, которая дожила до 1975 г.). Но я говорю о людях именно моего круга; влиятельнейшие же ныне идеологи, которые — все без исключения — выросли в лоне марксистско-ленинского мировоззрения, явно не могут переступить через свое абсолютно негативное восприятие даже самого этого слова «контрреволюция» (они обычно относят его к действиям своих противников) и предпочитают называть вдохновляемые ими перемены «революцией» (хотя, казалось бы, они уже так или иначе осознают, что революция — это чудовищный по своим разрушительным последствиям и жертвам катаклизм). Впрочем, и «контрреволюция» — слишком «сильное» слово, обозначающее события, связанные, в частности, с прямой и захватывающей все общество вооруженной борьбой. И то, что происходит ныне в России, наиболее адекватно определяется термином реставрация.

Любая революция заходит, так сказать, слишком далеко в своих разрушительных деяниях, и в конечном счете совершается своего рода рывок, ход назад, — нередко очень мощный, — как это присуще, например, времени после Великой французской революции конца XVIII — начала XIX в. Нельзя не сказать, что эпоха Реставрации во Франции до последних лет замалчивалась и фальсифицировалась (впрочем, искажался и реальный облик самой Французской революции, которая была не менее — а в некоторых отношениях даже и более — жестокой и разрушительной, чем революция в России). Но вот в 1991 г. научный журнал «Вопросы истории» (№ 2–3) публикует следующую краткую, но многозначительную характеристику:

«Разочарование, наступившее после Французской революции, было огромным и всеобщим. Это было разочарование, вызванное несоответствием между великими обещаниями и реальными результатами. Буржуазия отвернулась от „дела своих отцов“, нация устала от скороспелых преобразований, террора, от полного отрицания всего прошлого». Один из главных идеологов Реставрации Ф. Ламенне писал еще до ее начала, в 1808 г., в своей изданной анонимно и тут же конфискованной властями книге, что необходимо «раздавить разрушительную философию, которая произвела такие опустошения во Франции и которая опустошит весь мир, если не будет, наконец, поставлена преграда ее дальнейшему распространению».

Не правда ли, можно подумать, что я цитирую высказывания о нашем времени? И слова Ламенне могут показаться цитатой из Солженицына…