Борис был не прав - читать онлайн книгу. Автор: Егор Лигачев cтр.№ 46

Вот тогда-то, в воскресенье, в протоколе допроса и «замелькали» фамилии одиннадцати руководящих работников партии, аппарата ЦК КПСС, союзной прокуратуры.

Моей фамилии среди них не было.

Она появилась 25 октября, на следующем допросе.

Одновременно Усманходжаев направил Генеральному прокурору СССР заявление, в котором просил поручить расследование его дела только Гдляну и Иванову, а также их непосредственному начальнику Каракозову, которым он «абсолютно доверяет». В заявлении говорилось, «что другим сотрудникам никаких серьезных показаний давать не будет».

А затем произошло нечто неожиданное, видимо, Гдляном не запланированное, по сути, сорвавшее всю игру, весь замысел. Полностью получив следствие в свои руки, следователи, видимо, слишком лихо взяли с места в карьер, и Усманходжаев сразу понял, какую страшную ошибку он совершил, поддавшись на их посулы.

Моя фамилия продержалась в показаниях только восемь (!) дней.

Уже первого ноября на очередном допросе с применением звукозаписи Усманходжаев отказался от показаний в отношении меня и заявил, что никаких денег мне не передавал, принес извинения.

Естественно, в тот период я ничего не знал об этих вот допросах Усманходжаева. Все, что здесь написано, стало известно мне из выступления Генерального прокурора СССР Сухарева на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС 1989 года. Сухарев сообщил также, что 8 марта 1989 года, то есть спустя пять месяцев, Усманходжаев через администрацию следственного изолятора направил Генеральному прокурору заявление, в котором отказался от показаний и в отношении других работников центра. В этой связи 8 апреля обвиняемого допросил лично Сухарев в присутствии двух своих заместителей. Усманходжаев заявил, что он по требованию Гдляна и Иванова оговорил честных людей.

Хочу обратить внимание читателей на следующее. Над следователями нависла угроза разоблачения, и они решили сыграть ва-банк. Вот почему на ленинградском телевидении возник Иванов. Ведь моя фамилия продержалась в показаниях всего-навсего восемь дней. Усманходжаев очень быстро отказался от оговора, а косвенных доказательств моей причастности к взяточничеству у следователей не было абсолютно. Между ноябрем 1988 года и маем 1989 года прошло полгода. Так вот— с позиций порядочности, нравственности — можно ли было скрывать от телезрителей тот факт, что Усманходжаев взял назад свои показания?

Я понимаю так: если уж ты, следователь, решил вступить в бой с коррупцией, то сам обязан быть предельно порядочным, честным. Впрочем, о таких категориях с Гдляном и Ивановым разговаривать, разумеется, бесполезно.

* * *

А политические события в стране, между тем, продолжали стремительно раскручиваться. После того как на сентябрьском Пленуме ЦК 1989 года я был полностью реабилитирован от обвинений следователя, нападки со стороны части прессы не прекратились — это, безусловно, был политический заказ. Они, конечно, связывали руки, мешали в полной мере противостоять тем действиям, которые я считал дестабилизирующими, деструктивными. Но я продолжал драться. Думаю, рано или поздно будут обнародованы документы заседаний, совещаний в ЦК и из них станет ясно, что мои предложения неизменно были нацелены на то, чтобы не допустить сползания в кризис. Если бы к ним прислушались!

На мой взгляд, первым явным симптомом серьезного недуга, охватившего перестройку, стал второй Съезд народных депутатов СССР, который много времени потратил на разбирательство таких вопросов, как «Дело Гдляна», «тбилисское дело», пакт Молотова — Риббентропа. Не многовато ли для одного раза?

Когда шло разбирательство по докладу комиссии, проверявшей следственную группу Гдляна, ему, конечно, предоставили слово. Все ждали, что он наконец предъявит конкретные доказательства моей виновности. Ведь такой удачный момент! — по телевидению на него смотрят десятки миллионов людей, самая высокая трибуна страны, здесь же иностранные корреспонденты. Поистине «звездный час» для того, чтобы с треском разоблачить «кремлевскую мафию». Но, увы, Гдлян никаких конкретных фактов опять не привел, вызвав сильное раздражение в зале. Помню, депутат Э.А. Памфилова гневно сказала ему от микрофона:

— Тельман Хоренович, вы как юрист должны нести полную ответственность за те заявления, которые вы делаете по телевидению и на митингах. Я сама лично слышала по ленинградскому телевидению ваши обвинения в адрес Лигачева о том, что у вас лично находятся материалы, в которых есть доказательства обвинения. Я прошу вас предъявить их здесь, на съезде. Вы знали, что сегодня мы будем слушать материал вашего дела. Понимаете, вся страна ждет этого. Если есть — выкладывайте, если нет — значит хватит демагогии, хватит будоражить всю страну!

Разумеется, Гдлян ничего не ответил, и все были крайне разочарованы, более того — возмущены. Депутат Памфилова очень верно выразила чувства депутатов.

Что касается лично меня, тех обвинений, которые выдвинули следователи, то на съезде народные депутаты окончательно убедились в моей невиновности, акцент явно сместился в сторону злоупотреблений Гдляна и Иванова. Забегая вперед, скажу, что в апреле 1990 года сессия Верховного Совета СССР рассмотрела выводы созданной съездом комиссии для проверки материалов, связанных с деятельностью следственной группы Гдляна, и приняла специальное постановление. В нем осуждены «бездоказательные заявления народных депутатов СССР Т.Х. Гдляна и Н.В. Иванова, порочащие Верховный Совет СССР, отдельных народных депутатов и должностных лиц», и сделано предупреждение: «В случае продолжения такой деятельности Верховный Совет СССР выступит с инициативой лишения их депутатской неприкосновенности». Кроме того. Верховный Совет дал согласие на увольнение следователей из прокуратуры.

Они были уволены.

В общем-то, я мог бы торжествовать. Однако настроение было прескверным: в душе чувствовал, что на страну надвигается большая беда.

Помнится, в дни союзного съезда депутаты решили возложить венок к Мавзолею В.И. Ленина. Мы шагали через весь Кремль к Спасской башне, чтобы выйти на Красную площадь. Ко мне подошел Горбачев, взял под руку, спросил, как настроение.

Я находился под впечатлением только что состоявшихся, поразивших меня дебатов по «тбилисскому делу» и задал ему встречный вопрос:

— Почему никто из руководства не выступил по «тбилисскому делу» и не рассказал о разговоре в аэропорту, когда вы прилетели из Лондона и когда поручили Шеварднадзе срочно вылететь в Тбилиси?.. В вашем окружении, Михаил Сергеевич, есть непорядочные люди. Они погубят вас.

Мы шли по Кремлю быстро, кучной группой, и я намеренно говорил громко, чтобы мои слова слышали идущие рядом.

— Ты что, считаешь, что вот и Лукьянов такой? Он ведь тоже в моем окружении, — спросил Горбачев, показывая на шедшего рядом Анатолия Ивановича.

— Лукьянов — нет. Прежде всего я говорю о Яковлеве, вы знаете это. Придет время, вы поймете…

— Ты не прав.

— Нет, вы не правы, Михаил Сергеевич, — ответил я. — Придет время, поймете…