Заговор графа Милорадовича - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Брюханов cтр.№ 61

В общем, как в еще одном известном анекдоте:

— Опять в Париж хочется!

— А вы там уже были?

— Нет, но уже хотелось.

Разумеется, к подобному рассказу никак нельзя относиться всерьез: что это за решение действовать, если на другой день один из участников добивается его отмены, а второй, посланный для приведения к готовности сообщников в других гарнизонах, до этого момента и не сдвигается с места!

Однако, данный анекдотический эпизод послужил толчком для реанимации опасных планов, намечавшихся на 1826 год.

Перед отъездом Александр предпринял фундаментальную чистку собственной канцелярии, которую осуществил вместе с князем Голицыным, о чем имеется красочный рассказ М.А.Корфа: «Незадолго перед назначенной, в осень 1825 года, поездкою в Таганрог, он признал нужным разобрать свои бумаги. Разбор их производился князем А.Н.Голицыным, в кабинете государя и всегда в личном его присутствии. Однажды, при откровенных беседах во время этой работы, Голицын, изъявляя несомненную надежду что государь возвратится в столицу в полном здоровье, позволил себе, однако, заметить, как неудобно акты, изменяющие порядок престолонаследия, оставлять, при продолжительном отсутствии, необнародованными и какая может родиться от того опасность в случае внезапного несчастия. Александр сперва, казалось, был поражен справедливостью замечаний Голицына; но, после минутного молчания, указав рукой на небо, тихо сказал: «Положимся в этом на Бога: он устроит все лучше нас, слабых смертных!»».

Мы дадим собственную трактовку этому известному эпизоду.

Неожиданный для Александра довод Голицына о крайнем неудобстве неразрешенного вопроса о престолонаследии не приходил в голову царя по той простой причине, что Александр просто не планировал умирать. Наоборот: он собирался производить следствие, вершить правосудие и осуществлять расправу над виновными. Объявлять публично о новом наследнике престола до завершения этого процесса было рискованно: все еще оставалась возможность того, что кто-то из его братьев замешан в заговоре, который он пока только собирался разоблачать.

Осенью 1825 года миновало уже более пяти с половиной лет после последних попыток царя предпринять реформаторские шаги. Это приводило в угнетенное состояние духа государственно мыслящих россиян — к какому бы политическому лагерю они ни принадлежали: вспомним, например, цитированное письмо Е.Ф.Канкрина к Аракчееву, относящееся именно к этому времени. Не прибавила надежд и поездка императора в дальний путь для лечения жены.

28 августа Александр I более трех часов беседовал с Н.М.Карамзиным. Прощаясь, знаменитый историк позволил себе такую вольность: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был достоин его прекрасного начала».

Учитывая, что началом было цареубийство, Карамзин как в воду глядел! — заметим мы. Александр же с одобрением кивнул и заявил, что непременно «все сделает: даст коренные законы России».

В тот день император еще с оптимизмом смотрел в свое будущее и будущее России. Но когда в октябре в Таганрог пришло послание Н.С.Мордвинова: «Благолепное преображение великой Империи Российской зависит единственно от решительной воли монаршею доверенностью облеченных лиц, которая бы, не убоясь затруднений, смело приступила к раскрытию нового светлого ее вида, отвращая тщательно все, что застесняет оный и что всеобщему благоденствию расцвесть воспрещает» — то едва ли уже такие намеки и призывы могли найти хоть малейший отклик у Александра!

В ночь на 2 сентября 1825 года, помолившись на прощанье в Александро-Невской Лавре, царь выехал из столицы — один, без свиты, практически украдкой!

Еще раньше, 30 августа, столицу покинули великие князья Николай и Михаил. Первый из них выехал в служебную командировку по инженерной части в Бобруйскую крепость и вернулся в октябре — до начала политических потрясений, а второй направился в Варшаву — гостить к брату, и возвратился в Петербург только в декабре.

Нет никаких данных о том, что Александр предупредил братьев о грозящей опасности. Но, поскольку поездки обоих совершались если не напрямую по его инициативе, то наверняка с его санкции, то нужно считать, что он целенаправленно постарался обеспечить их безопасность: мужская половина царской семьи рассыпалась в стороны как зайцы, максимальным образом усложнив задачу охотникам!

В наиболее угрожаемое положение влип Николай: ему предстояло скорое возвращение в столицу. Его можно было дополнительно предупредить позднее, но Александр этого как будто не сделал — и, как показала жизнь, Николаю действительно пришлось круче всех! Не исключено, что он сам оказался в том виноват, хотя нет данных, чтобы объективно обосновать такую возможность. Но, быть может, Николаю предстояли и другие какие-то служебные поручения вне столицы, а он, вместо этого, предпочел караулить трон, прослышав о болезни императора…

Миновав перед рассветом пригороды Петербурга, Александр I приказал кучеру остановиться: его внимание привлекла комета, отчетливо видимая над горизонтом — с четверть часа он смотрел на нее и на оставленную позади столицу. «Видел ли ты комету?» — спросил он затем у кучера. Тот подтвердил. «Знаешь, что она предвещает?» Не дожидаясь ответа, сам произнес: «Бедствие и горесть» — и добавил, помолчав: «Так Богу угодно!»

Елизавета Алексеевна выехала из столицы через два дня вслед за мужем, но не спешила так, как ее взволнованный супруг. Она доехала до Таганрога на десять дней позже него — 23 сентября.

Вскоре после отъезда императорской четы должен был срочно уехать в Грузино Аракчеев — об этом подробнее ниже.

Петербург, таким образом, оказался в безраздельной власти графа Милорадовича.

12 сентября состоялось еще одно знаменательное событие: из Петербурга в продолжительный (четырехмесячный) отпуск выехал Н.М.Муравьев. В солицу он вернулся только 25 декабря — уже под арестом и конвоем. Все бурные события осени и начала зимы 1825 года в Петербурге происходили, таким образом, при отсутствии признанного главы «Северного общества»!

Еще до отъезда Никита Муравьев развивал изрядную активность, главным образом — в отношении цареубийственных намерений Якубовича. Он отправил письмо к С.П.Трубецкому, предупредил через фон-дер Бриггена «Южное общество», а сам обязался уведомить сообщников в Москве. Трубецкой, приехавший позже в Петербург, крайне скептически оценил решимость Якубовича.

В Москве, куда незадолго до того переместились такие прежде энергичные деятели как А.А.Пущин и С.М.Семенов, ни они сами, ни другие заговорщики уже не имели пыла, чтобы поддерживать налаженную деятельность организации; Оболенский, побывав там в прошедшем феврале, мог в этом убедиться. Не слишком оживил ветеранов и приезд Муравьева.

Проведя беседы с москвичами и со специально вызванным из имения М.А.Фонвизиным, Никита получил полное сочувствие к своему отрицательному отношению к цареубийству. Фонвизин при этом, как вспоминал Муравьев, произнес по существу надгробное слово Тайному обществу: «хотя он уверен в душе своей, что Якубович не исполнит сие, но что долг наш ему в том воспрепятствовать. Сверх того, прибавил он, общество, по моему мнению, может сделать только хорошую вещь — разойтись и посоветовать своим членам заняться исполнением своих семейных обязанностей».