Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Полторанин cтр.№ 99

Я сказал президенту, что в своей работе и своем поведении не собираюсь оглядываться на оценки американской администрации. У меня есть свое руководство, которое считаю самостоятельным и обладающим правом решать кадровые вопросы по своей воле. Не угоден ему — уйду без скрипа. Ельцин махнул рукой протестующее, поворчал и велел все же не зарываться с Америкой.

И я сразу же вспомнил разговор с министром иностранных Дел России Андреем Козыревым.

Задолго до этого Андрей пригласил меня в гостевую усадьбу своего ведомства на Пахре, бывшую дачу Всесоюзного старосты Михаила Калинина — там сауна, бильярд, по огороженной чаще бродили олени. Вдвоем мы прогуливались по длинным аллеям, и Козырев поделился большим секретом: Ельцин договорился с президентом Соединенных Штатов о прикрытии некоторых членов своей команды, выдвинутых на передние рубежи.

Ситуация в России могла качнуться в любую сторону — вполне возможен был прорыв к власти крутых националистов. В таком случае, как видимо, подозревали президенты, творцов реформ по рецептам западных наставителей ожидала бы суровая расправа.

Чтобы реформаторы могли орудовать смелее, не опасаясь последствий, решено было обеспечить их с семьями потенциальным гражданством США. Все должно было делаться в глубокой тайне, но как только возникала угроза свободе этих людей, на свет появились бы американские паспорта. И США всеми силами начали бы защищать своих граждан, добиваясь от властей России отправки реформаторов за океан на постоянное место жительства. А в умении поднимать бомбардировщики для достижения своих целей американцам не откажешь.

Андрей любитель розыгрышей, здесь же, как я понял, шутить не думал. Он сам был не в восторге от этой идеи, но должен выполнять поручение. «Наверху» был согласован предварительный список из восьми человек, туда вроде бы включили и меня. Кто остальные, спрашивать не стоило: Козырев не имел права разглашать их имена.

Дело, в общем-то, добровольное: соглашаюсь — оставляют в списке, отказываюсь — вычеркивают. Для ответа на гамлетовский вопрос «быть или не быть?» меня и вытянули на природу, где не было посторонних ушей.

В такой громадной и многонациональной стране, как Россия, реформы трудно проводить без ошибок. Провозгласить переход от командной системы к рыночной пустячное дело. Главное начинается потом: как и когда запускать механизмы саморегулирования, где проводить черту государственного вмешательства в экономику, какую устанавливать очередность при создании рыночных институтов и т. д. Будешь делать что-то не так, начнешь вымащивать ад своими благими намерениями, возвышать и обогащать одних за счет унижения и обнищания других.

Даже мы в нашем ведомстве, далеком от глобальных экономических переделок, при подготовке законопроектов или правительственных распоряжений, всегда мучались над проблемой «золотой середины». Дать печатной и электронной прессе безбрежную волю — получишь информационный террор, ограничить лишними рамками — расстанешься со свободой слова. Ошибались. И в том, что одновременно с невиданным доселе расширением прав журналистов не закладывали нормы ответственности за диффамацию, чем, пусть даже косвенно, способствовали нарастанию грязного потока «заказухи» — это подорвало доверие общественности к СМИ. И в том, что на первых порах легко попадались на удочки дельцов от демократии, обещавших открыть и раскрутить «нужные» издания: скребли им деньги по сусекам, а деляги бежали с ними проворачивать операции «купи — продай». Хотя в этих средствах по-настоящему нуждались порядочные журналисты — не охотники обивать пороги. По ходу дела мы, естественно, корректировали свою политику.

Ошибались многие. И когда люди видели, что из-за ошибки чиновника не выглядывала преднамеренность, а сконфуженно смотрели неопытность или спешка в стремлении исправлять положение к лучшему, то ворчали, конечно, но в целом относились благожелательно. «Промашки случаются даже у быка на корове Машке».

Но тут совсем иное дело. Целенаправленно работать против своей страны, по-воровски запасая пути отхода — это же смертный грех, не заслуживающий снисхождения у любого народа. Совсем выпрягся из пристойности Борис Николаевич! Я сказал Андрею, что однозначно не хотел быть в таком списке: ничего поганого вершить не собирался, бился за свободу слова в СССР и России, наживая врагов — так не мне, а всему обществу крайне необходима эта свобода. Опасался не гнева людей, опасаться надо усиления во власти чиновничьего жулья, кому независимые СМИ, будто кость в горле.

Ради того, чтобы иметь возможность защищать свободу слова, я унижался до нахождения в одной команде с некоторыми из них. Не хватало еще оказаться с ними в одном списке наемников.

Козырев, чувствовалось, не ожидал другого ответа. Договорились с ним эту тему закрыть. Мы не обременили друг друга погружением в липкую тайну и пошли гонять бильярдные шары как вольные люди.

(Предполагаю, что среди первых в этом списке был и остался, например, тот же Анатолий Чубайс. При мне он пришел в правительство трусоватым и скрытным парнем, и на моих глазах с ним скоротечно происходила метаморфоза. Сначала Чубайс — вы не поверите! — даже краснел, когда его ловили на лжи, но час от часу наглел, пер напролом, словно его прикрыли защитной броней, и все больше походил на марсианина из романа Герберта Уэллса «Война миров» — существо бездуховное, меркантильное, наловчившееся размножаться почкованием.

За последующие годы от оплодотворенного вседозволенностью Анатолия Борисовича отпочковались тысячи чубайсиков. Они, подобно личинкам саранчи, расползались в разные стороны и окрылились в кабинетах Кремля, правительства, банковского сектора, многочисленных комитетов имущественных отношений, предприятий электро и атомной энергетики, структур нанотехнологий. И всюду за. Чубайсом с чубайсиками остается ландшафт, напоминающий искореженный машинный зал Саяно-Шушенской ГЭС после аварии. Для каждого очередного российского вождя постельцинской эпохи Анатолий Борисович, как Петр Авен и еще два-три деятеля, видимо, является человеком-признаком, человеком-сигналом, прибором опознавания. Если Чубайс по-прежнему свой в Кремле, значит, и с ответчика президента летит в центр Всемирной Олигархии: «Я свой — я свой»).

После устроенной мне выволочки Ельцин как бы провел между нами черту. Он перестал пускаться со мной в откровенные разговоры, при встречах, особенно на людях, держался подчеркнуто холодно. И начал цепляться по поводам и без поводов.

Я несколько раз заявил, что представляю в правительстве журналистский цех. Борис Николаевич однажды прилюдно меня оборвал:

— Это совершенно неправильная позиция. Вы должны отстаивать интересы правительства среди журналистов, а не наоборот.

У правительства какие-то свои интересы — особые, отдельные от народа? Я не выдержал и вступил в препирательство. Сказал, что у нас с Ельциным концептуальное несовпадение взглядов на место правительства в обществе. Демократическое правительство в моем понимании — это сборная команда делегатов от всех слоев населения: кто-то отстаивает интересы крестьян, кто-то — промышленных коллективов, кто-то — бизнесменов, кто-то — творческой интеллигенции, кто-то — молодежи и т. д. Команда согласовывает интересы между собой, увязывает в единую политику. Тогда это кабинет министров для народа.