1953 год. Смертельные игры - читать онлайн книгу. Автор: Елена Прудникова cтр.№ 51

Удивительно талантливый стилист этот Михаил Рюмин. Вы не находите, что его литературная одаренность - на грани гениальности? Он умеет изображать из себя косноязычного служаку, умеет писать и высоким стилем оды, и утонченным языком политолога. А «сердце проблемы»? Да это уже поэзия!

Впрочем, есть и еще один (какой уже по счету-то?) образчик стиля.

Цит. 8.6.

«В заключение я хочу сказать, что если в результате какой-то чудовищной ошибки я попаду в лапы абакумовщины и они посадят меня на кол, то мои последние слова будут: в 1951 году я пришел в Центральный Комитет с верой. Когда я должен буду умереть, независимо от того, кто и какие обстоятельства станут этому причиной, мои последние слова будут звучать так: я верен партии и Центральному Комитету. А сейчас я верю в мудрость Л. П. Берии и в ведущую роль МВД в России и я надеюсь, что мое дело будет иметь справедливое завершение».

Это цитата из «признания Рюмина», датируемого 27 марта 1953 года. Давайте на этой высокой патетической ноте закончим обзор его многогранного литературного стиля и перейдем к конкретным обвинениям.

Обвинений, по сути, два: именно Рюмин виноват в фальсификации дел и в возрождении в МГБ пыток.

Первое высказано еще в знаменитой передовой от 6 апреля.

Док. 8.4. «Как могло случиться, что в недрах Министерства государственной безопасности СССР, призванного стоять на страже интересов Советского государства, было сфабриковано провокационное дело, жертвой которого явились честные советские люди, выдающиеся деятели советской науки?

Это произошло прежде всего потому, что не на высоте оказались руководители бывшего Министерства государственной безопасности. Они оторвались от народа, от партии, позабыли, что являются слугами народа и обязаны стоять на страже советской законности. Бывший министр государственной безопасности С. Игнатьев проявил политическую слепоту и ротозейство, оказался на поводу у таких преступных авантюристов, как бывший заместитель министра и начальник следственной части М. Рюмин, ныне арестованный. Рюмин поступил как скрытый враг нашего государства, нашего народа. Вместо того, чтобы работать по разоблачению действительных врагов Советского государства, действительных шпионов и диверсантов, Рюмин встал на путь обмана правительства, на путь преступного авантюризма. Поправ высокое призвание работников государственного аппарата и свою ответственность перед партией, перед народом, Рюмин и некоторые другие работники Министерства государственной безопасности в своих преступных целях пошли на грубейшие нарушения советской законности, вплоть до прямой фальсификации обвинительных материалов, посмели надругаться над неприкосновенными правами советских граждан, записанными в нашей Конституции».

По поводу фальсификации следственных материалов никто не спорит - вина за это лежит на Рюмине. Даже если он и выполнял чьи-то приказы - это не оправдание для суда, ибо он отлично знал, что нарушает закон.

А вот со вторым обвинением - в применении пыток, - вокруг которого и поднят основной шум, все гораздо запутанней. Оно подтверждается многими свидетельствами. Приведем некоторые из них.

1. Док. 8.5. Из письма Абакумова Берии и Маленкову. 18 апреля 1952 г.

«Дорогие Л. П. и Г. М. Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и нач. тюрьмы дать мне бумагу написать письма Вам и тов. Игнатьеву.

Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной, холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, что я спал всего лишь час-полтора в сутки, и кормили отвратительно. На всех допросах стоит сплошной мат, издевательство, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол... Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером 2 метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), провел восемь суток. Установка включилась, холод в это время усиливался. Я много раз... впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал - был обманут. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг, 23 марта это чуть не кончилось смертью - меня чудом отходили и положили в санчасть, вспрыснув сердечные препараты и положив под ноги резиновые пузыри с горячей водой. Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Ответили: "Руководство МГБ". Путем рас-, спросов я узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет...

Прошу Вас, Л. П. и Г. М.:

1) Закончить все и вернуть меня к работе... мне нужно лечение.

2) Если какое-то время будет продолжаться эта история, то заберите меня из Лефортово и избавьте от Рюмина и его друзей. Может быть, надо вернуть в Матросскую тюрьму и дать допрашивать прокурорам...

Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой. Вам вечно буду за это благодарен. Она человек честный и хороший.

Уважающий Вас В. Абакумов. 18 апреля 1952 г».

И сразу же любимый вопрос - о подлинности данного документа. На первый взгляд, он убедителен. Однако на второй убедительность несколько выцветает.

К письмам Абакумова из тюрьмы, как этому, так и другим, приложены сопроводиловки. На них стоит штамп секретариата Берии и написано, что Берия и Маленков ознакомились с этими жалобами, а потом передали их Игнатьеву. Стоит ли говорить, что сопроводиловки фальшивые? Даже не потому, что там какие-то не те подписи или штампы, и не из убеждения, что Берия и Маленков были «не такими людьми»... А просто потому, что следователям надо быть клиническими идиотами, чтобы передавать эти жалобы по назначению. Многолетняя практика советских органов безопасности показывает: после того, как в Кремль приходят подобные письма, чекистская карьера тех, на кого жалуются, заканчивается навсегда.

Естественно, следователи это понимали, и письма дальше Лубянки бы не пошли. Но ведь это понимал и Абакумов! Он-то отлично знал, что если применяют запрещенные приемы допроса, то жалобы на эти приемы адресатам не передадут. Тогда зачем он вообще их писал?

Умиляет также девическая невинность министра ГБ, который не только не ведает о существовании в Лефортово «холодного карцера», но не знает даже этого названия, равно как и прочей Лубянской терминологии - в документе нет ни одного слова на корпоративном языке МГБ. Еще умилительней его профессиональная неосведомленность, ибо он называет «чем-то невероятным» практику допросов, которая была в ходу если не при нем самом и не при Берии, то уж точно при Ежове. А ведь он работает в «органах» с 1932 года и наверняка имеет полное представление о «допросах с пристрастием» и методах, при них применявшихся. И кстати, описывая, что с ним делали на допросах, даже не упоминает, что эти методы строжайшим образом к применению запрещены.