Кремлевский визит Фюрера - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кремлев cтр.№ 26

Однако и немцы тоже не были склонны «заводиться» с пол-оборота…

ПАУЗА была недолгой. Уже 5 мая Шнурре попросил Астахова зайти к нему и сообщил, что Германия согласна соблюдать советские контракты с заводами «Шкода». Конечно, это могло быть и совпадением, но очень уж решение мелкого вопроса «совпало» с таким крупным событием, как уход Литвинова и приход Молотова. Тем более что сам Астахов тут же подчеркнул не материальную, а принципиальную сторону вопроса о «Шкоде».

И хотя инициатива встречи исходила от немцев, сам же советник советского полпредства (а теперь и временный поверенный в делах) затронул вопрос о смене главы НКИД и поинтересовался: не приведет ли это к изменению позиции рейха в отношении СССР?

Ответ быстро дала сама жизнь, о чем Астахов сообщал 12 мая первому заместителю Молотова (а до этого и Литвинова) Потемкину…

Первым показателем, как всегда, стала пресса — тон ее изменился. Как писал Астахов: «Исчезла грубая ругань, советские деятели называются их настоящими именами и по их официальным должностям без оскорбительных эпитетов, Советское правительство называется Советским правительством, Советский Союз — Советским Союзом, Красная Армия — Красной Армией, в то время как раньше эти же понятия передавались другими словами, которые нет надобности воспроизводить».

Розенберг в очередном сугубо идеологическом выступлении о борьбе с большевизмом не сказал ни слова. Зато заведующий отделом печати аусамта Браун фон Штумм учтиво беседовал с Астаховым почти час, доказывая отсутствие у Германии агрессивных намерений в части России.

В одной из рейнских газет появились фотографии ряда советских новостроек.

15 мая Астахов приехал в аусамт к Шнурре, чтобы «поговорить о правовом статусе советского торгового представительства в Праге». Москва хотела сохранить его как филиал берлинского торгпредства, и Шнурре высказался в том смысле, что лично он не видит препятствий для удовлетворения советской просьбы.

Далее — если верить памятной записке Шнурре — Астахов перевел разговор на возможное развитие советско-германских отношений. Если же верить записи Астахова о той же беседе, то тему об улучшении этих отношений затронул сам Шнурре.

Так или иначе, но говорили они об этом много, а суть сходилась в обеих записях — во внешней политике двух стран особых противоречий нет и устранение взаимного недоверия вполне возможно.

Был в беседе помянут в качестве показательного примера и дуче, который публично заявлял, что препятствий для нормального развития политических и экономических отношений между Советским Союзом и Италией не существует.

А 20 мая, как мы знаем, Молотов беседовал с Шуленбургом.

30 же мая знакомый нам статс-секретарь аусамта Эрнст фон Вайцзеккер, фактически ставший первым заместителем Риббентропа, пригласил к себе советского временного поверенного в делах Георгия Александровича Астахова.

До полудня предпоследнего дня мая оставалось полчаса, когда Астахов и Вайцзеккер обменялись рукопожатиями.

— Господин Астахов! Вы хотите открыть отделение берлинского торгпредства в Праге. Значит ли это, что вы хотите развивать экономические отношения с протекторатом? Учтите — вопрос важный, с Риббентропом говорил об этом сам фюрер.

— Но что, если генерал Баркгаузен вновь…

— Это временные затруднения… Я говорил об этом господину Мерекалову и повторяю вам…

Сам по себе инцидент действительно был мелким, и Вайцзеккер тут же прямо пояснил, что все это важно не само по себе, а как повод к разговору о вообще отношениях Германии и России. Причем не только экономических, а и политических…

— Вы знакомы с содержанием беседы господина Молотова с Шуленбургом? — поинтересовался статс-секретарь.

— Лишь отчасти, — осторожно ответил Астахов.

— Но вы готовы к расширению экономических связей?

— Да, но Берлин сам же зимой отказался прислать Шнуре, и это выглядело как политический жест…

— Все меняется, а точнее — может измениться, — Вайцзеккер демонстративно отложил в сторону карандаш для записей и пояснил: — Отныне наша беседа переходит на неофициальные рельсы…

И по этим приятным рельсам беседа катилась еще добрых полчаса, в течение которых немец втолковывал русскому, что для России у Германии есть в «лавке» много «товаров» — от вражды до дружбы…

И тон немца в ходе этой часовой в сумме (официальной плюс неофициальной) беседы разительно отличался от его тона, принятого с французом Кулондром.

Тон же Москвы при контактах с представителями Берлина был все еще холодноватым. 2 июня к наркому внешней торговли Анастасу Ивановичу Микояну явился экономический советник германского посольства Хильгер. В то время в составе германского посольства было как минимум два уроженца Москвы — военный атташе генерал-лейтенант Кестринг и Хильгер, для которого русский язык был вторым родным…

Хильгер явно имел задание понять — чего же хотят русские и насколько далеко они готовы идти навстречу рейху. Но узнал он в этом смысле мало чего, хотя говорил долго и — как записал зам-торгпреда СССР в Берлине Бабарин в официальной записи беседы — «нарочито путано»…

Еще бы! Анастас Микоян был ведь не только гибким партийцем, но еще и «восточным человеком». Он выслушал Хильгера, заявил, что разговоры о немецких кредитах и прочем идут уже два года и приняли характер политической игры и что лично у него, Микояна, пропала охота и желание разговаривать по этому вопросу.

Под «занавес» визита Хильгера Микоян сообщил ему, что раньше стоял на точке зрения расширения экономических связей с Германией и ему хорошо известна германская промышленность, но заказы, мол, могут с успехом размещаться и в других странах — в Америке и Англии…

— Однако я обдумаю ваши мысли, господин советник, и в скором времени дам вам ответ, — закончил разговор Микоян.

А ЧЕРЕЗ полторы недели в Москву из Лондона приехал Стрэнг.

АНГЛИЯ конца тридцатых годов даже в своей элитной части была далеко не однородной.

Часть деловых кругов Сити, духовенство, политики типа Болдуина стояли за рейх.

Часть элиты была склонна к традиционной для Англии политике баланса сил и уже поэтому к рейху относилась холодно.

И просто-таки враждебно к нему относилась наднациональная (по сути — антинациональная) часть элиты, где были сильны масоны, евреи, часть церкви… Об этой части надо бы сказать пару отдельных слов…

В 1937 году Бланш Дагдейл, племянница умершего в 1930 году знаменитого Артура Джеймса Бальфура — консерватора, лорда, графа, сотрудника Солсбери, Дизраэли и Ллойд-Джорджа, опубликовала ряд бумаг покойного дяди.

Проживший восемьдесят два года, Бальфур имел биографию более чем насыщенную и чуть ли не полвека играл в английской политике роли первостепенные. Однако в истории он остался известным, пожалуй, прежде всего как автор декларации Бальфура 1917 года — проекта создания в Палестине «еврейского национального очага». Эта декларация — собственно, письмо министра иностранных дел лорда Бальфура другому лорду, банкиру Ротшильду—была опубликована 2 ноября 1917 года, а позднее ее включили в английский мандат на Палестину. Для человека, которого Дизраэли брал с собой в Берлин еще в 1878 году, такой шаг был вполне в его духе.