Тайны советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Юрьевич Хорошевский cтр.№ 30

Первым, кто оказал Ленину врачебную помощь, был фельдшер Сафронов, перевязавший его рану носовым платков. В материалах следствия есть и его показания: «Проживаю: Б. Строгановский пер., д. 24, кв. 18. Работаю в 81-м эвакуационном госпитале. Фельдшер. Пошел на митинг послушать Ленина. Я не партийный, но душой коммунист. Митинг кончился часов в 9 вечера 30 августа 1918 года. Когда Ленин кончил речь, он пошел к выходу. За ним пошел народ, пошел и я. Во дворе к нему подошли две женщины… Стал прибывать народ. Меня оттеснили от Ленина несколько назад, и раздались выстрелы. Не помню сколько: три или четыре. Стреляли в Ленина сзади… Толпа раздалась, и я увидел тов. Ленина лежащим вниз лицом. Около него уже был шофер, и подошел еще один товарищ, служащий в аппарате Троцкого. Подошла женщина и назвалась фельдшерицей. Мы посадили Ленина в автомобиль. Я спросил: «Ранены ли вы, товарищ?» Он ответил, что ранен в руку. Я перевязал ему руку носовым платком, чтобы не было кровотечения».

Вокруг Ленина собралось несколько человек. Раненому помогли встать, затем его усадили на заднее сиденье машины, двое рабочих сели рядом с ним. Гиль вывел машину из ворот завода и на предельно возможной скорости поехал в Кремль. «Подъехал прямо к квартире Владимира Ильича во двор, – рассказывал потом шофер Ленина. – Здесь мы все трое помогли выйти Владимиру Ильичу из автомобиля… Мы стали просить и умолять его, чтобы он разрешил нам внести его, но никакие уговоры не помогли, и он твердо сказал: «Я пойду сам»… И он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж».

Стрелявшую женщину задержал помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии С. Н. Батулин. «В момент выхода народа с митинга, – говорил он на допросе 30 августа, – я находился в десяти или пятнадцати шагах от т. Ленина, шедшего впереди толпы. Я услыхал три выстрела и увидел т. Ленина лежащего ничком на земле. Я закричал: «Держи, лови», – и сзади себя увидел предъявленную мне женщину, которая вела себя странно. На мой вопрос, зачем она здесь и кто она, она ответила: «Это сделала не я». Когда я ее задержал и когда из окружившей толпы стали раздаваться крики, что стреляла эта женщина, я спросил еще раз, она ли стреляла в Ленина, последняя ответила, что она».

Интересно, что 5 сентября Батулин дополнил свои показания, причем эти дополнения во многом опровергали сказанное им же неделей ранее. «Я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. А вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты автомобиля т. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле… Человека, стрелявшего в т. Ленина, я не видел».

Батулин, по его словам, выбежал на Серпуховку, добежал до перекрестка и остановился – хватать было некого. И тут у дерева он увидел странного вида женщину с портфелем и зонтиком в руках. Удивительное «пролетарское чутье» не менее удивительным образом позволило комиссару определить, что именно она стреляла в Ленина. Батулин задержал женщину и повел ее на завод. Члены заводского комитета вызвали машину, на которой задержанную отвезли в находившийся неподалеку Замоскворецкий военный комиссариат. Здесь, после тщательного обыска, в присутствии председателя Московского трибунала А. Дьяконова, комиссара Замоскворечья И. Косиора, самого С. Батулина, комиссара И. Пиотровского и рабочего завода Михельсона А. Уварова задержанная сделала первое официальное заявление: «Я – Фанни Ефимовна Каплан. Под этим именем отбывала каторгу в Акатуе. На каторге пробыла 11 лет. Сегодня я стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Я считаю его предателем революции. Ни к какой партии не принадлежу, но считаю себя социалисткой».

* * *

То, как стали известны многие подробности дела о покушении на Ленина, весьма интересно. В 1920 году Яков Петерс заболел тифом. Болел он серьезно, долго лежал в больнице. Чтобы чем-то себя занять, Петерс стал записывать свои воспоминания о событиях двухлетней давности, причем делал это на английском языке – он долго прожил в Британии и английский был ему привычнее русского. Записи эти сохранились.

Незадолго до полуночи Каплан перевезли из Замоскворецкого военкомата на Лубянку. В 23.50 ее привели в кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса. Здесь уже собрались пять человек – хозяин кабинета, председатель ВЦИК Свердлов, секретарь ВЦИК Аванесов, Дьяконов и нарком юстиции РСФСР Курский (по некоторым данным, позже к ним присоединился заведующий отделом ВЧК Н. Скрыпник). Несколько минут в кабинете стояла тишина. Наконец Курский начал первый допрос задержанной.

«Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была (при обыске у Каплан в ботинке был обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. – Авт.). У меня никакого билета профсоюзного союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет. Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что «для нас неудача». Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать. Допрашивал наркомюст Курский».

Курский допрашивал Каплан примерно до двух часов ночи. Протокол допроса задержанная подписать отказалась. В полтретьего ночи наркома юстиции сменил Петерс. Каплан заявила, что говорить с ним будет только с глазу на глаз. Глава ВЧК решает сменить тактику и сыграть если и не в «доброго следователя», то, по крайней мере, не давить на Каплан и попытаться ее разговорить. Он рассказал немного о себе, поведал о былом увлечении анархизмом. И такая тактика принесла определенные плоды. «…Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла, – вспоминал Яков Петерс. – Она постепенно разговорилась. В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: раскаянье или утомленные нервы».

Мы уже частично приводили фрагменты записей второго допроса Фанни Каплан. Она действительно рассказала немало – о себе, родных, о своей жизни до и после 1917 года, о каторге, о своих убеждениях. Назвала она и две фамилии – Спиридоновой и Чернова. Первую упомянула просто как подругу по каторге, второго – как руководителя течения в партии эсеров, которому симпатизировала. Но о тех, с кем Каплан организовывала покушение на Ленина, кто помогал ей после приезда в Москву, – ни слова.

Почему Каплан назвала именно эти две фамилии? Этому вопросу исследователи внимания практически не уделяют, и зря. Ведь оба – Спиридонова и Чернов – принадлежали к партии эсеров. Но Спиридонова, как мы уже упоминали, была одним из руководителей левого крыла партии, тогда как Чернов являлся идеологом правого крыла. И почему следствие, по большому счету, не стало разрабатывать эти две линии? Впрочем, Петерс, как явствует из протокола допроса, не был столь наивен, чтобы поверить в то, что Каплан – террористка-одиночка.