Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - читать онлайн книгу. Автор: Борис Тененбаум cтр.№ 66

Стефан Цвейг, замечательный австрийский писатель, написал совершенно блестящую биографию Жозефа Фуше [1] – это глубокое произведение, в котором он истолковал Фуше как своего рода гения зла. И вот что он пишет по поводу награждения Фуше титулом герцога Отрантского – приведем этот отрывок целиком:

«…Если произнести титул должным образом, можно забыть, что за этим герцогом скрывается палач Лиона, старый Фуше времен «хлеба, одинакового для всех» и конфискации имущества. Для того чтобы он почувствовал себя вполне рыцарем, ему жалуется еще знак его герцогского достоинства: новехонький, блестящий герб.

Одно только странно: сам ли Наполеон намеренно предложил это как едкий намек на особенности характера Фуше, или то было психологической шуткой чиновника-геральдиста? Во всяком случае, в центре герба герцога Отрантского изображена золотая колонна – весьма подходящий символ для этого страстного любителя золота. Вокруг колонны обвивается змея, по всей вероятности, также легкое указание на дипломатическую изворотливость нового герцога. Видимо, на службе у Наполеона состояли умные геральдисты, ибо трудно придумать для Жозефа Фуше более подходящий герб…»

Так что, когда до Наполеона дошли достоверные сведения, что его министр затеял некие сепаратные переговоры с Англией об установлении мира, он принял это близко к сердцу. Вряд ли у этого дела были хоть какие-то шансы на успех – до тех пор, пока Наполеон оставался на престоле. Но Наполеон знал своего министра. И знал то, что в Париже ожидали возникновения мятежа в том случае, если бы под Ваграмом он потерпел поражение – это было сказано в докладе префекта парижской полиции. Короче говоря, он написал Фуше письмо, в котором говорилось, что положение министра полиции в теперешние трудные времена требует абсолютного доверия, и коли так, то самостоятельные действия Фуше без санкции императора в вопросах, которые его не касаются, неприемлемы. Фуше был отправлен в отставку, обставленную, однако, весьма почетно, его наградили солидными деньгами.

Королевство Голландия Наполеон попросту ликвидировал. Так что Луи перестал быть королем – просто «…в силу сложившихся обстоятельств…». Уврар угодил в тюрьму – и на этот раз не на несколько дней, как в 1805-м, а надолго.

A вместо Фуше был назначен Савари, герцог Ровиго. Конечно, Жозеф Фуше был не тот человек, который безропотно отходит в сторону. Он сделал все возможное для того, чтобы запутать систему хранения своих досье, а некоторые документы попросту утаил. Когда же Наполеон призвал его к ответу, он ответил ему, что он сжег бумаги, «…бросавшие тень на поведение братьев его августейшего повелителя...», и что «…сестры Его Императорского Величества были не всегда защищены от клеветы...».

Ну, и так далее, по обычной методе планомерного шантажа. B данном случае, однако, он хватил лишку. Человек, который не постеснялся арестовать папу римского – как-никак главу католической церкви и «…викария Христа на земле…» [3], – с герцогом Отрантским тем более не поцеремонился. Дом Фуше полностью перетрясли, бумаги его опечатали, а сам он получил приказ – немедленно выехать в свое поместье и оставаться в нем впредь, ожидая дальнейших распоряжений. Если Наполеон знал Фуше, то и Фуше знал Наполеона – если на карту поставлен его престиж, он не поколеблется вообще ни перед чем. Так что все, что действительно не было сожжено – или уж очень надежно и тайно припрятано, – было передано императору.

Министром полиции остался Савари. В профессиональном отношении он, конечно, уступал Фуше, но зато в его верности Наполеон был полностью уверен.

Он нуждался в верном человеке – вокруг него было много опасностей.

В ходе свидания Наполеона и Александра Первого в Эрфурте в 1808 году оба императора были сильно заняты ухаживанием. Но ухаживали они не только друг за другом. Александр, например, очень и очень ухаживал за баденской принцессой, Стефанией де Богарнэ (родственницей Жозефины по ее первому мужу и воспитанной при дворе Наполеона как одна из Богарнэ), и, по слухам, вполне успешно. Он был обаятельным человеком и нравился женщинам.

А вот Наполеон решил произвести впечатление не только на Александра и на германских государей, которых перед началом очень возможной войны с Австрией желательно было ослепить своим могуществом, но и кружок интеллектуалов, группировавшихся вокруг Гёте и Виланда [4]. Мероприятие это надо оценить по достоинству – великий завоеватель посчитал нужным поговорить не только с германскими «земными» государями, но и, так сказать, с государями, правящими в мире германского духа. Событие это, понятное дело, описывалось многократно. В биографии Наполеона, написанной Эмилем Людвигом [5], есть замечательное рассуждение на тему о том, как Наполеон пожелал встретить Гёте и, увидев его, тут же проник в его суть и значение, воскликнув: «Вот человек!» То есть гений в одну секунду понял гения…

И добавляет, что Наполеон задал Гёте вопрос: «Счастлив ли ваш народ?» – то есть «…говорил с ним, как государь с государем…».

Эмиль Людвиг, надо сказать, по способности нести многозначительный вздор иногда напоминает Д.С. Мережковского. C тем еще добавлением, что у него есть склонность облекать собственные мысли в форму «…внутренних диалогов…» персонажей его произведений – например, во внутренние монологи Наполеона. Не сказал бы, что это получается у него убедительно. Как-то невольно складывается впечатление, что слушаешь все-таки не Наполеона Бонапарта, а уж скорее Эмиля Людвига…

В общем, это сильное заявление – «…говорил как государь с государем…» – так и тянет проверить, тем более что сам Людвиг в той же главе говорит, что значение Гёте в ту пору понимало, может быть, сто человек в Германии и ни одного – во Франции. И оказывается, что подозрения наши имели почву – текст часовой беседы Гёте и Наполеона показывает нечто другое. (См. приложения к книге, там есть кое-что на эту тему.)

Наполеон говорит со своим собеседником милостиво, но отнюдь не как равный с равным. Например, присесть Гёте он не пригласил…

Однако он дает ему советы, приглашает в Париж, советует посетить представление французской труппы, где можно увидеть Тальма, сообщает, что ему не понравился конец «Вертера», который он прочитал в юности, – и вообще, ведет себя как какой-нибудь генсек где-нибудь за кулисами «Ленкома». Что же касается вопроса, который поразил Эмиля Людвига в самую душу, то надо поглядеть, например, в мемуары Констана. Сплошь и рядом Наполеон задает похожие вопросы то солдатам, то крестьянам, то вообще кому попало – это входит в ремесло правителя. Л.Н. Толстой писал в «Войне и мире», что когда важный генерал (например, Багратион) попадает на позицию под огнем и начинает задавать солдатам отрывистые вопросы вроде того: «Какой части?» или «Сколько лет служишь?», он делает это не потому, что действительно хочет узнать нечто для него важное, а потому, что хочет сообщить своему собеседнику – и зрителям, наблюдающим за их беседой, – чувство уверенности и спокойствия.

Просто само имя – Наполеон – в глазах наблюдателей придавало сказанному им некое особое значение. В этом смысле можно упрекнуть даже умнейшего и скептичнейшего Е.В. Тарле – когда он пишет о том, что «…для того, чтобы разговаривать с Виландом так, как это сделал Наполеон, надо быть Наполеоном…» – и так далее. Читатель, захваченный блестящим стилем его рассказа, уже в дальнейшее не вникает и верит в то, что разговор Наполеона с Виландом о Таците был чудом…