– Но значит, ты учитывал возможность неудачи, и потому отдал прядь волос кому-то, кого не брал с собой к Золотому двору.
Дойл шагнул к изножью кровати, но не очень близко к Ба. Он хорошо понимал, что после столетий в роли убийцы на службе королевы, ее Мрака, придворным рядом с ним неуютно. Мне понравилось, что он подумал о чувствах Ба, и он правильно сделал, что послал за ней Галена. Даже не знаю, нашелся бы среди моих стражей другой, кому бы она поверила. Остальных она воспринимала скорее как врагов.
Я вглядывалась в темное лицо, хотя знала, что ничем мне это не поможет. Когда-то он позволял себе проявлять чувства при мне, но потом я научилась читать по его лицу, и он стал за собой следить. Сейчас, если он того не захочет, я от разглядывания его лица не получу ничего, кроме эстетического удовольствия.
– Кому? – прямо спросила я.
– Оба локона я отдал Китто.
Я уставилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление. Китто – единственный мужчина в моем окружении, кто еще ниже ростом, чем Ба. Четыре фута ровно, на одиннадцать дюймов ниже ее. Но кожа у него лунно-белая, как у меня, а тело – идеальная уменьшенная копия стража-сидхе, если не считать дорожки радужных чешуек вдоль позвоночника, маленьких втяжных клыков во рту и громадных глаз без белков – с вертикальным зрачком посреди синих озер радужки. Все это оставил ему в наследство папа-змеегоблин. А черные локоны, белая кожа и магия, пробудившаяся однажды в постели со мной – наследие со стороны матери. Но Китто не знал ни одного из своих родителей. Мать-сидхе бросила его умирать перед гоблинским холмом. Он спасся только потому, что новорожденного – по мнению гоблинов, ценивших плоть сидхе в кулинарном смысле, – и на один зуб не хватит. Китто отдали гоблинской женщине на выкорм – будто поросенка, которого откармливают к сочельнику. Но эта женщина его полюбила настолько, что оставила в живых и обращалась с ним как с гоблином, не как с мясной скотиной.
Прочие мои стражи не приняли Китто как равного себе. Он был откровенно слабее их, и хотя по настоянию Дойла занимался на тренажерах наравне с другими, так что под белой кожей понемногу нарастали мускулы, настоящим воином ему стать не светило.
Дойл ответил на написанный у меня на лице вопрос:
– Все, кому я доверяю больше, чем ему, пошли в холм Благих вместе со мной. А кто из оставшихся мог понять, что значат для тебя эти два локона, моя принцесса? Только тот, кто был с нами с самого начала. То есть кроме Китто – только Никка, а он хоть и лучше владеет мечом, но воля у него не сильней. К тому же Никка вскоре станет отцом, я не хочу вовлекать его в нашу битву.
– Это и его битва, – заметил Рис.
– Нет, – возразил Дойл.
– Если мы проиграем и Мерри не получит трон, наши враги убьют и его, и его нареченную, Бидди.
– Никто не посмеет тронуть женщину-сидхе с ребенком под сердцем! – возмутилась бабушка.
– Боюсь, что кое-кто из наших врагов посмеет, – сказал Рис.
– Согласен с Рисом, – кивнул Гален. – Кел предпочтет уничтожить страну фейри, чем потерять шанс наследовать трон.
Ба тронула его за руку:
– Ты стал циничным, мальчуган.
Гален ей улыбнулся, но в зеленых глазах осталась настороженность и едва ли не страдание:
– Поумнел.
Она повернулась ко мне.
– Представить страшно, что благородный сидхе так переполнен ненавистью. Пусть даже это Кел.
– Последнее, что я услышала от тетушки, это что мой кузен Кел строит планы сделать мне ребенка и править вместе со мной.
Бабушкино лицо выразило омерзение.
– Ты бы скорее сдохла!
– И вот теперь я беременна, и никак не от него. Рис с Галеном правы – он бы убил меня и сейчас, если бы смог.
– Если бы мог, он бы постарался убить тебя до рождения детей, – добавил Шолто.
– А тебе что за дело до моей Мерри, царь слуа? – Ба даже не пыталась скрыть подозрительность.
Шолто шагнул ближе, стал в ногах кровати. Он не вмешивался раньше, позволил другим стражам ласкать и утешать меня. Я была ему за это благодарна – мы все еще были друг для друга скорее знакомыми, чем друзьями.
– Я один из отцов ее детей.
Ба повернулась ко мне, глянула недовольно, едва ли не сердито.
– Слышала я такую сплетню, но не поверила.
Я кивнула:
– Это правда.
– Не может он быть царем слуа и королем Неблагих. На два трона одним задом не сядешь, – сердито сказала она. В голосе густо слышался простонародный акцент.
В другом случае я повела бы себя дипломатично, но время для дипломатии кончилось – в моем малом круге уж точно. Я беременна правнуками Ба, я много времени буду проводить в ее обществе. И мне не нужны свары между ней и Шолто на протяжении девяти месяцев, а то и дольше.
– Почему ты не рада, что Шолто – один из отцов?
Вопрос был не в меру прямой, любой сидхе счел бы его бестактным. Среди малых фейри этикет был почти так же строг.
– Всего день, как надеешься стать королевой, и уже грубишь своей старой бабушке?
– Я надеюсь, что ты будешь рядом со мной всю мою беременность, и не хочу, чтобы между тобой и моими любовниками были трения. Скажи мне, почему ты не любишь Шолто.
Ее прекрасные карие глаза приобрели совсем недружелюбное выражение.
– А думала ты хоть раз, чья рука нанесла удар, сгубивший твою прабабушку, мою мать?
– Она погибла в одной из последних больших войн между дворами...
– И кто же ее убил?
Я глянула на Шолто. Лицо его было обычной надменной маской, но в глазах отражалась стремительная работа мысли. Я не успела изучить его мимику так же хорошо, как Риса или Галена, но была почти уверена, что он с бешеной скоростью думает.
– Это ты убил мою прабабушку?
– В боях я убивал многих. Брауни сражались за Благой двор, а я был на другой стороне. И я, и мои подданные убивали брауни и других малых фейри, сражавшихся за Благих, но был ли среди моих жертв кто-то твоей крови, я не знаю.
– Еще того хлеще, – сказала Ба. – Ты ее убил и даже не заметил.
– Я убивал многих. Со временем лица сливаются, и трудно вспомнить, чем один убитый отличается от другого.
– Я видела, как она умерла от его руки, Мерри. Он сразил ее и пошел дальше, словно она пустое место. – Ее голос наполняло страдание, откровенная душевная мука – я никогда не слышала, чтобы моя бабушка так говорила.
– Что это была за война? – спросил Дойл, и его бас камнем упал в сгустившееся напряжение, словно в глубокий колодец.
– Третий призыв к оружию, – сказала Ба.
– Война, которая началась с того, что Андаис похвалилась, будто ее гончие лучше, чем у Тараниса, – сказал Дойл.