Еще один шанс. Три президента и кризис американской сверхдержавы - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Бжезинский cтр.№ 35

Прямые финансовые расходы могут быть подсчитаны с достаточной точностью и, согласно оценкам Конгресса, уже превышают 300 миллиардов долларов. А косвенные затраты в несколько раз больше. Совершенно очевидно, что эти вовлечения в военные конфликты наносят вред и военной мощи, и экономическому здоровью Америки.

Вопреки предсказаниям вице-президента антиамериканские настроения стали распространяться по всем ближневосточным странам. Политически радикальные и религиозные фундаменталистскне силы находят широкую поддержку и осложняют положение режимов, дружественных Соединенным Штатам. Разгром Ирака устранил из региональной политической игры единственное арабское государство, которое было способно противостоять Ирану, тем самым облагодетельствовав самого свирепого противника Америки в регионе. С геополитической точки зрения война стала поражением, нанесенным себе самой Америкой и прямой выгодой для Ирана.

В-третьих, нападение на Ирак увеличило террористическую угрозу Соединенным Штатам. Когда первое упоение победой прошло («миссия завершена!») и стало ясно, что главный аргумент демагогического свойства в пользу войны был ложным: оружия массового уничтожения в Ираке не оказалось, продолжающийся конфликт был переименован, и не кем иным, как самим президентом, в «центральный фронт войны с терроризмом». Другими словами, упорно сражающиеся иракцы, выступающие против американской оккупации, теперь и определяют характер войны, туманно названной войной с террором понятием, означающим убийство, но вряд ли способным определим, врага. И если Америка вознамерилась бы прекратить эту войну то, как предостерег президент, иракцы каким-то образом пере секли бы Атлантический океан и развернули бы кампанию террора на американской земле.

Война с террором без ясного определения врага, но с сильно подразумевающимся антиисламским содержанием объединила сторонников ислама в их растущей враждебности к Америке, тем самым создав плодотворную почву для рекрутирования новых террористов — для террора против Америки или Израиля. Она усилила побуждение к экстремизму, распространяя политическую враждебность по отношению к иностранцам и обостряя религиозный антагонизм по отношению к «неверным». В свою очередь, все эго сделало более трудным для умеренной части мусульманской элиты, ставшей также объектом угрозы со стороны растущего исламского экстремизма, вести борьбу с террористическими ячейками путем объединения своего народа против экстремистских политических и религиозных настроений.

(Осенью 2003 года в ходе опроса общественного мнения в мусульманских странах респондентам задавался вопрос, не сожалеют ли они о том, что с самого начала военное сопротивление Мрака было малоэффективным, — фактически их спрашивали, сожалеют ли они о том, что не было убито больше американцев. Число сожалевших в Марокко составило 93 процента опрошенных, в Иордании — 91, в Ливане — 82, в Турции — 82, в Индонезии — 82, и Палестине — 81 и в Пакистане — 74 процента.)

Мировое общественное мнение в своем подавляющем большинстве с самого начала отвергло название, данное обеим войнам — и войне с террором в целом, и войне в Ираке в частности. К концу второго года войны большинство американцев также пришло к этой негативной оценке. Явная абсурдность названных причин войны была выражением безрассудства: даже твердолобые консерваторы в администрации не могли не заметить, что авторитет Америки в мире катастрофически упал, а участие в сражениях на так называемом «центральном фронте» войны с террором превратилось в основном в одиночное американское предприятие.

Три убеждения, глубоко укоренившиеся в сознании администрации и имеющие своим источником главным образом неоконсервативную точку зрения, служат основой политических решений, которые превратили первоначальный военный успех США в Афганистане в катастрофу в Ираке. Первое из них состоит в том, что акты террора, зародившиеся на Ближнем Востоке, отражают бешеный органический нигилизм в отношении Америки, не имеющий связи с конкретными политическими конфликтами или новейшей историей. Второе: политическая культура региона, особенно арабов, более всего уважает силу, делая применение чисто американской силы (или силы, уполномоченной США) самым важным компонентом надежного решения проблем региона. И третье, несколько запоздалое: выборная демократия может быть привнесена извне. Арабов-де можно принудить отойти от ненависти к свободе и перейти к любви к ней, даже если пока придется силой проводить такое умиротворение в культурном и религиозном отношениях.

Но вопреки частым утверждениям самого Буша, широко распространенный антагонизм в отношении Америки имеет место не потому, что мусульмане «ненавидят свободу», а потому, что историческая память вызывает у них чувство возмущения, когда они власть Америки в регионе все теснее связывают с британским колониальным прошлым или нынешней политикой Израиля. Британское прошлое в Ираке 20-30-х годов поразительно напоминает действия американцев начиная с 2003 года: отчет за отчетом, восхваляющие прогресс в навязывании дикарям просвещенной демократии, с последующими запоздалыми признаниями провалов, интервалы между которыми заполнились карательными рейдами королевских ВВС. (Уинстон Черчилль, британский министр колоний в начале 20-х годов, даже настаивал, чтобы королевские ВВС применили против восставших иракцев бомбы с отравляющим газом.)

Однако нынешняя американская интервенция происходит в более трудное время. В начале XX века страны Ближнего Востока только что освободились от оттоманского господства, но все еще оставались в колониальной эпохе. Социальное возмущение иностранным правлением не было всеобщим. Идеи национального освобождения ограничивались узким кругом элит а религиозные страсти против иностранных пришельцев еще не воспламенились. Теперь дело обстоит не так. Американская политическая опека не только не приветствуется большинством, но даже вызывает резкое возмущение у многих. Пол Бремер, назначенный губернатором Ирака, которого уж никак нельзя назвать успешным правителем, пришел в своих мемуарах к заключению, что американская оккупация стала «неэффективной», но американская политика по-прежнему не видит, почему это произошло.

Военные проблемы администрации, ведущей войну, у которой нет исторической перспективы, еще более осложняются тем, что психологически и даже просто визуально американское поведение отождествляется с действиями Израиля. Сцены на экранах телевизоров, на которых с головы до ног вооруженные и защищенные бронежилетами американские солдаты вышибают двери в иракских домах, врываются к перепуганным семьям и уводят в наручниках с завязанными глазами их мужчин, слишком напоминают действия войск Израиля, делающих то же самое в оккупированной Палестине. То, что израильтяне часто делают это в ответ на террористические акты против мирных граждан Израиля, в данном случае не имеет значения. Для миллионов мусульманских телезрителей сходство таких сцен только подкрепляет фанатичные обвинения «Аль-Каиды» в адрес американского империализма и экспансионистского сионизма, идущих по стопам британских колонизаторов. Справедливо или несправедливо, но политическим результатом этого стало интенсивное и целенаправленное возмущение.

Антиисторический характер провалившейся американской авантюры в Ираке делает еще более ясной и ограниченность стратегии, основанной преимущественно на силе. Такая взаимосвязь убежденно проповедуется стратегами, направлявшими британскую политику в регионе, реакцию Франции на алжирский вызов в Северной Африке и реакцию Израиля на арабскую воинственность. Для всех трех было характерно представление, что арабская ментальность особенно склонна уважать силу и рассматривать готовность к компромиссу как признак слабости.