"Крестовый поход на Восток". Гитлеровская Европа против России - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мухин cтр.№ 39

Как видите, нехорошая Красная Армия не давала полякам убивать белорусских детей, а по Гжибовскому это убийство подростков было отпором «германщине» и «солидарностью меньшинств» с Польшей.

Это еще куда ни шло: по крайней мере это могло быть осмысленной брехней посла. Дальше интереснее – посол Польши заговорил о «славянской солидарности». Сам участвовал в том, чтобы Польша напала на славян-чехов, сам участвовал в том, чтобы Польша ни в коем случае не заключила союза со славянами СССР. Ну кто, кроме наглого идиота, мог после этого вспомнить о славянской солидарности?

Кроме того, Гжибовский мог вспомнить о битве при Грюнвальде, когда поляки и русские вместе сражались с немцами, а он почему-то вспоминает о войне 1812 г., когда поляки вместе с французами жгли и грабили Смоленск и Москву. И вот ведь грамотей – столько лет сидел послом в Москве и не знает, что в 1812 г. она была просто большим городом России, а столицей России был Петербург. Поразительный идиотизм! Правда, еще более поразительным образцом идиотизма является комментарий антисоветчиков к этому посольскому бреду: «Информация посла была точной, юридическая трактовка ноты – безупречной» [195] .

Но я вспомнил об отказе Гжибовского принять ноту не поэтому. Яковлевские «геббельсовцы» начало приведенного выше выступления посла мошеннически и подло «подправляют». Как вы могли прочесть, они написали: «Гжибовский категорически отказался принять прочитанную ему Потемкиным ноту, заявив, что «ни один из аргументов, использованных для превращения договоров (польско-советских. – Авт.) в клочок бумаги, не выдерживает критики. Глава государства и правительство находятся на территории Польши… солдаты регулярной армии сражаются»». «Геббельсовцы» выбросили из речи посла, даже не обозначив купюры троеточием, как это требуется для полуподлой фальсификации, два слова, ключевых для понимания обстановки. Вот этот текст (выброшенные слова выделены мною): «Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. По моей информации, глава государства и правительство находятся на польской территории». [196]

То есть утром 17 сентября посол не имел представления, где находится польское правительство, и не имел с ним даже радиосвязи. Приняв ноту, он обязан был бы ее передать правительству, но передавать-то было некому. И Гжибовский, используя всю свою наглость, отчаянно отбивался от исполнения своих обязанностей – от принятия ноты.

Геббельсовцы Яковлева мошеннически усекли и следующее предложение в речи Гжибовского, выбросив из него слова «Суверенность государства существует, пока…» и оставили только «… солдаты регулярной армии сражаются», превратив тем самым пустопорожнюю болтовню посла в утверждение, которого Гжибовский на самом деле не делал, поскольку как сражается польская армия, уже всем стало понятно.

На самом деле все было не так красиво, как вспоминал Гжибовский. Вручавший ему ноту заместитель наркома иностранных дел Потемкин сообщил, как проходило вручение:

«Я возразил Гжибовскому, что он не может отказываться принять вручаемую ему ноту. Этот документ, исходящий от Правительства СССР, содержит заявления чрезвычайной важности, которые посол обязан немедленно довести до сведения своего правительства. Слишком тяжелая ответственность легла бы на посла перед его страной, если бы он уклонился от выполнения этой первейшей своей обязанности. Решается вопрос о судьбе Польши. Посол не имеет права скрыть от своей страны сообщения, содержащиеся в ноте Советского правительства, обращенной к правительству Польской республики.

Гжибовский явно не находился, что возразить против приводимых доводов. Он попробовал было ссылаться на то, что нашу ноту следовало бы вручить польскому правительству через наше полпредство. На это я ответил, что нашего полпредства в Польше уже нет. Весь его персонал, за исключением, быть может, незначительного числа чисто технических сотрудников, уже находится в СССР.

Тогда Гжибовский заявил, что он не имеет регулярной телеграфной связи с Польшей. Два дня тому назад ему было предложено сноситься с правительством через Бухарест. Сейчас посол не уверен, что и этот путь может быть им использован.

Я осведомился у посла, где находится польский министр иностранных дел. Получив ответ, что, по-видимому, в Кременце, я предложил послу, если он пожелает, обеспечить ему немедленную передачу его телеграфных сообщений по нашим линиям до Кременца.

Гжибовский снова затвердил, что не может принять ноту, ибо это было бы несовместимо с достоинством польского правительства». [197]

Как видите, посол Польши не имел ни малейшего представления, где находится правительство Польши, а это равноценно тому, что этого правительства просто не было, поскольку оно уже ни кем не управляло. Судя по всему, «гнуснейшие из гнусных» уже два дня как были в Румынии. Попытка посла соврать, что Бек-де в Кременце, немедленно провалилась после предложения Потемкина связаться с этим городком. И не мудрено, по сообщению Типпельскирха польское правительство уже 13 сентября было не в Кременце, а в пограничном городке Залещики на румынской границе и 16-го – в Румынии [198] .

Что оставалось делать Советскому Союзу? И 17 сентября 1939 г. СССР вводит войска на ту часть своей территории, которая была определена ему Антантой по итогам Первой мировой войны и которую Польша оккупировала в 1920 г. Вот этот факт нынешние «геббельсовцы» оценивают как «удар в спину сражающейся Польше», а в сочетании с секретным протоколом к пакту о ненападении между Москвой и Берлином, – как акт агрессии, подлежащей осуждению по Уставу Нюрнбергского военного трибунала.

Давайте для оценки договора между СССР и Германией снова привлечем злейшего врага СССР Уинстона Черчилля, который прекрасно знал текст секретного протокола, тем более что Гитлер, как я уже писал, открыто сообщил о нем в ноте о войне с СССР. Комментарий к договору о ненападении между СССР и Германией Черчилль начинает словами: «Несмотря на все, что было беспристрастно рассказано в данной и предыдущей главах, только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт» [199] .

Здесь сэру Уинстону несколько изменило чувство юмора, – получается, что для всех стран Запада договора с Гитлером о ненападении естественны (жены они ему, что ли?) и только для Сталина такой договор противоестествен. Но, по сути, Черчилль, конечно, прав. Он продолжает и объясняет причину, которую я выделил в его мысли: «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение – Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу «поодиночке». Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.