Декабристы. Беспредел по-русски - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Щербаков cтр.№ 43

«Дворец занять брался Якубович с Арбузовым, на что и изъявил свое согласие Трубецкой. Занятие же крепости и других мест должно было последовать по плану Трубецкого после задержания Императорской фамилии».

Наиболее опасным обвинением было подстрекательство к цареубийству. И тут Рылеев затянул песню о том, что это все Каховский с Якубовичем, а он – наоборот – всеми силами их сдерживал: «В начале прошлого года Каховский входит ко мне и говорит: «Послушай, Рылеев! Я пришел тебе сказать, что я решился убить Царя. Объяви об этом думе. Пусть она назначит мне срок». Я, в смятении вскочив с софы, на которой лежал, сказал ему: «Что ты, сумасшедший! Ты, верно, хочешь погубить общество! И кто тебе сказал, что дума одобрит такое злодеяние?». Засим старался я отклонить его от сего намерения, доказывая, сколь оное может быть пагубно для цели общества; но Каховский никакими моими доводами не убеждался и говорил, чтобы я на счет общества не беспокоился, – что он никого не выдаст, что он решился, и намерение оное исполнит непременно».

В конце концов, припертый к стенке, он вынужден был признать, что все-таки подбивал Каховского убить императора. Но это, дескать, так, с языка сорвалось…

Свои письменные показания Рылеев завершает так: «Засим покорнейше прошу Высочайше учрежденный Комитет не приписать того упорству моему или нераскаянию, что я всего здесь показанного не открыл прежде. Раскаявшись в своем преступлении и отрекшись от прежнего образа мыслей своих с самого начала, я тогда же показал все, что почитал необходимым для открытия обществ, для отвращения на юге предприятий, подобных происшествию 14 декабря, и если что до сего скрывал, то скрывал не только щадя себя, сколько других».

Оно, конечно, выглядит благородно. Есть в документе и такие строки: «Словом, если нужна казнь для блага России, то я один ее заслуживаю и давно молю Создателя, чтобы все кончилось на мне, и все другие чтобы были возвращены их семействам, Отечеству и доброму Государю Его великодушием и милосердием».

Еще благороднее. Только вот все показания Рылеева как-то такому стремлению противоречат. Потому что построены они по принципу «топи других, чтобы выплыть самому».

Судя по всему, в отличие от Пестеля, Рылеев не понимал всей серьезности игры, которую он затеял. И его фраза «казните меня, остальных отпустите» похожа именно на показное благородство. Рылеев, как и многие другие, явно рассчитывал выкрутиться. Но ему не повезло. Николай I Рылееву не поверил. Он писал Константину: «Показания Рылеева, здешнего писателя, и Трубецкого раскрывают все их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем».

Так что над Рылеевым замаячила тень эшафота.

Рассчитывали на милость и многие другие, даже Каховский. Хотя, казалось бы, ему-то на что надеяться? Он своей рукой убил двух генералов. 16 декабря его доставили в Петропавловскую крепость. Николай I распорядился:

«Каховского содержать лучше обыкновенного содержания, давать ему чай и все, что пожелает… Содержание Каховского беру на себя».

Дело в том, что при первой встрече Каховский произвел на императора благоприятное впечатление. И что самое главное – все полагали, что генералов убил Бестужев-Марлинский. Потому-то Каховский неправильно оценил ситуацию и стал строчить императору письма, в которых утверждал, что он душой болел о благе России…

«…Намерения мои были чисты, но в способах, я вижу, заблуждался. Не смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием: я не изменял и обществу, но общество само своим безумием изменило себе».

А вот что пишет Александр Бестужев:

«Что же касается собственно до меня, то, быв на словах ультра-либералом, дабы выиграть доверие товарищей, я внутренне склонялся в Монархию, аристократией умеренной. Желая блага отечеству, признаюсь, не был я чужд честолюбия…».

По-русски это означает – убеждений не имел, поддакивал всем, чтобы покруче выглядеть.

И, наконец, хит:

«Да будет еще, Ваше Императорское Высочество, доказательством уважения, которое имею к великодушию Вашему, признание в том понятии, что мы имели о личном характере Вашем прежде. Нам известны были дарования, коими наградила Вас природа; мы знали, что Вы, Государь, занимаетесь делами правления и много читаете. Видно было и по Измайловскому полку, что солдатство, в котором Вас укоряли, было только дань политике. При том же занятие дивизии, Вам вверенной, на маневрах настоящим солдатским делом доказывало противное. Но анекдоты, носившиеся о суровости Вашего Beличества, устрашали многих, а в том числе и нас. Признаюсь, я не раз говорил, что Император Николай с его умом и суровостью будет деспотом, тем опаснейшим, что его проницательность грозит гонением всем умным и благонамеренным людям; что Он, будучи сам просвещен, нанесет меткие удары просвещению; что участь наша решена с минуты Его восшествия, а потому нам все равно гибнуть сегодня или завтра.

Но опыт открыл мне мое заблуждение, раскаяние омыло душу, и мне отрадно теперь верить в благости путей Провидения… Я не сомневаюсь по некоторым признакам, проникнувшим в темницу мою, что Ваше Императорское Величество посланы Им залечить беды России, успокоить, направить на благо брожение умов и возвеличить отечество. Я уверен, что Небо даровало в Вас другого Петра Великого… более чем Петра, ибо в наш век и с Вашими способностями, Государь, быть им – мало. Эта мысль порой смягчает мои страдания за себя и за братьев; и мольбы о счастьи отечества, неразлучном с прямой славой Вашего Величества, летят к престолу Всевышнего.

Вашего Императорского Величества

Всеподданнейший слуга

Александр Бестужев»

Вот как проняло-то!

Гнуснее всех в этой компании выглядят Сергей Муравьев-Апостол (которого иные историки называют «святым») и его приспешники. Ладно бы сдавали друг друга. Но они легко и просто называли имена солдат, которых привлекли.

«Самый тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже славяне все рассказали о простых людях, слепо доверившихся им» (М. Цейтлин).

Мы уже неоднократно могли убедиться, что солдаты для этих «народолюбивых» господ были пустым местом. Быдлом, которое должно слепо умирать ради осуществления их великих замыслов. Вот это и делает декабристов такими своими для всех последующих поколений русской интеллигенции.

Сенатская комиссия работала ударными темпами. К 26 мая рассмотрение дел было закончено. Всего в поле зрения комиссии попало 579 человек. Однако большинство из них отделались легким испугом. Официально оправдание звучало: «Высочайше повелено оставить без внимания». Тем, кто был вообще ни при чем, выдавали «оправдательные аттестаты». А некоторым, как Грибоедову, даже компенсировали доставленные неприятности. Во всяком случае всем полностью оправданным выплачивали солидные «прогонные» (деньги на проезд плюс «суточные») для поездки до места службы или жительства. «Оставлены без внимания» были и те, кто принадлежал к тайным обществам, но никакого участия в их деятельности не принимал. Особенно это касалось членов Союза благоденствия. Если не имелось доказательств, что подследственные знали «сокровенную цель», то их не преследовали. Забавно, что кое-кто потом снова вляпался в уголовщину. Так, член Союза благоденствия Феофил Панкратьев, выпутавшийся из истории с декабристами, в 1840 году попал под суд за злоупотребления на таможне.