Царь грозной Руси - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шамбаров cтр.№ 80

Иногда можно встретить утверждения, будто Иван Грозный и Стоглав осудили и запретили игры скоморохов. Но историки, повторяющие их, попросту не читали Стоглав. Он запретил только «бесовские песни» и игры на свадьбах, где подобные потехи смешивались с церковным чином венчания. Обращалось внимание и на тех скоморохов, которые «совокупясь ватагами многими до 60 и до 70 и до 100 человек и по деревням у крестьян сильно едят и пиют, и из клетей животы грабят и по дорогам разбивают» [130]. То есть, когда скоморошество превращалось в прикрытие уголовных преступников. Во всех прочих отношениях народное творчество ограничений не знало и преследованиям не подвергалось. Люди и песни пели, и хороводы водили, и музыкой себя тешили.

Жили в деревянных домах. Но вовсе не из-за того, что не умели строить каменных. Деревянные дома были более здоровыми и уютными. Флетчер отмечал: «Деревянные постройки для русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные и кирпичные, потому что в последних большая сырость, и они холоднее, чем деревянные». Даже у царя каменные палаты служили для торжественных приемов, а сам он и его родные жили в деревянных теремах. Очень редко, у самых бедных семей, дома были одноэтажными. Чаще их возводили в два яруса. И тоже старались делать понаряднее, украшали резьбой наличники, конек кровли, крыльцо. Те же плотники, которые строили дом, обычно изготовляли и «нутрь»: лавки, скамьи, столы.

К жилой избе примыкал комплекс хозяйственных построек: клети для хранения имущества и запасов, повалуши (летние домики), хлев, конюшня, овин, амбар. Часто они соединялись между собой переходами-сенями. Во дворе разводился сад, огород, почти всегда имелась баня. У ремесленников тут же располагались мастерская, магазин. Вместе жила семья из нескольких поколений: родители, дети, у состоятельных — слуги, работники. А дворы бояр и богатых купцов представляли собой настоящие «городки» с сотнями обитателей. Города строились просторно, с широкими улицами, были чистыми — за этим следили земские власти. Улицы и площади мостились деревянными плахами, на ночь перекрывались рогатками от воров, выставлялась охрана. Каждый человек, если он выходил из дома в темноте, обязан был иметь горящий фонарь, иначе могли задержать до выяснения личности.

Русские были очень чистоплотными, ходили в баню не реже двух раз в неделю. В летнее время, чтобы предохраниться от пожаров, топить личные бани возбранялось, но существовали общественные. И вот это иностранцы отмечали наперебой. Для них самих это было очень необычным. Флетчер даже доказывал, что от частого мытья портится цвет лица. Увидеть бани старались все чужеземцы, приезжавшие в Россию — примерно так же, как в наше время сходить в Большой театр. И конечно же, зарубежные гости так целеустремленно ходили в них не только ради экзотики, а еще и на голых баб поглазеть. В Пскове до середины XVI в. мужчины и женщины вообще мылись вместе. Причем в бани приходили и монахи, монахини. Но это не считалось чем-то неприличным — баня есть баня. Псковский обычай был запрещен только Стоглавом.

В остальных городах мужские и женские отделения разделялись, но имели общий коридор. Напарившись, люди обоих полов выскакивали окунуться летом в реку, а зимой в снег (кстати, еще одна иллюстрация к «закрепощению женщин»), выбегали зачерпнуть воды. Уж наверное, девицы или молодки не без умысла щеголяли телами перед добрыми молодцами, однако это не предполагало никакого разврата. В конце концов, люди пришли помыться, получить удовольствие в парной, а если попутно кто-то посверкал своими прелестями, ну и что? Не убудет. Это не было нарушением общественной морали и никого не смущало.

И тем более не могло возникнуть даже мыслей о чем-либо зазорном в священнодействах — массовых купаниях на праздники Крещения Господня, Преполовения, Происхождения честных древ Животворящего Креста. Хотя иностранцы и на эти торжества стремились в первую очередь ради «пикантных» зрелищ, но почему-то объявляли непристойными не собственное поведение, а русские обычаи.

Разумеется, о нравах нашего народа за границей могли брехать что угодно. Но вот что писал о русских Альберт Кампензе — не в пропагандистских памфлетах, а в конфиденциальном докладе папе римскому: «Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением; прелюбодеяние, насилие и публичное распутство также весьма редки; противоестественные пороки совершенно неизвестны; а о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно. Вообще они глубоко почитают Бога и святых Его… В церквях не заметно ничего неблагопристойного или бесчинного, напротив, все, преклонив колена или простершись ниц, молятся с искренним усердием… Московитяне были бы гораздо праведнее нас, если бы не препятствовал тому раскол наших церквей». Указав на некоторые различия с католическими догматами, он делал вывод: «Во всем прочем они, кажется, лучше нас следуют учению Евангельскому» [102, 105]. Приукрашивать русских перед папой итальянцу Кампензе было совершенно незачем. Не тот случай.

И при этом, как мы видим, жизнь вовсе не была серой и унылой. Нет, наоборот! Люди умели радоваться и во всем стремились к радости. Мало того: ведь для них и церковные службы, молитвы, посты отнюдь не были скучной «обязанностью». Это для «цивилизованных» либералов они стали формальной и нудной тратой времени. (Например, отец Костомарова очень преуспел в атеизме, доказывая своим крепостным, что Бога нет: в итоге крестьяне его убили и ограбили — раз Бога нет и «на том свете ничего не будет», зачем же себя ограничивать?) Вот поэтому и не смогли «цивилизованные» понять и полюбить наше прошлое, оно осталось для них чуждым. А каждый верующий хорошо знает, что служба в храме, покаяние, Причастие дают именно радость, цельную и чистую — и люди в XVI в. в полной мере имели ее.

22 января 1558 г. русские войска под командованием Михаила Глинского и Шаха-Али вступили в Ливонию. Кроме своих полков, Иван Васильевич привлек к походу новых подданных — казанских татар, черемисов, кабардинцев, черкесов, союзных ногайцев, присоединились псковские и новгородские «охотники» (добровольцы). О завоевании еще речь не шла. Целью было покарать орден за все его выходки в отношении русских и заставить согласиться на условия, которые ему продиктуют. Крепости и замки не трогали, осадами не занимались — громили неукрепленные посады городов, разоряли села. Отряды растеклись по Ливонии, немного не дойдя до Риги и Ревеля, а в феврале вернулись на свою территорию с обозами добычи и толпами пленных.

После этого по указанию царя Шах-Али выступил как бы в качестве посредника — отписал правителям ордена, что винить они должны одних лишь себя, преступив договоры, но если хотят исправиться, то еще не поздно, пусть присылают делегатов. Чтобы ливонцы смогли обдумать свое положение и снарядить посольство, государь объявил перемирие на Великий пост. Но от набега пострадала только сельская местность, и ливонцы сочли, что крепости русским не по зубам. Поста лютеране не соблюдали, пили, бахвалясь «победой» — русские испугались штурмовать, ушли! И жители Нарвы легкомысленно нарушили перемирие, открыли артиллерийский огонь по Ивангороду. Ядра летели через реку, убивали воинов, мирных людей. Воеводы Куракин и Бутурлин направили городским властям возмущенный протест, но бургомистр и ратманы лишь посмеялись, с издевкой разводили руками: «Стреляем не мы, а орденский фохт, не можем унять его».