Правда варварской Руси - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шамбаров cтр.№ 138

На Правобережье неприятельские отряды все же безобразничали. Юрий Хмельницкий со своей бандой и татарами захватил городки Корсунь и Немиров, расположившись там в качестве «гетмана». Другие загоны разграбили и сожгли Канев и Черкассы. Крымцы появились под Киевом, хватая по селам полон. Но к городу соваться даже не посмели, хотя у воеводы Михаила Голицына было всего юб солдат. А Ромодановский уже выслал к нему Вульфа и Ротерта с 6 тыс. солдат и драгун, и Киев прикрыли понадежнее. Султан со второй армией так и не выступил с Дуная. А Мустафа постоял на Буге до октября и ушел в свои пределы. И хан увел конницу в Крым. От широкомасштабного наступления на Украину туркам фактически пришлось отказаться. По очень простой причине — великий визирь в этом походе потерял 60 тыс. бойцов. Почти половину армии.

А наши войска сохранили боеспособность, их урон был гораздо скромнее. По росписи Разрядного приказа полевая армия потеряла убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести 3287 человек. И ранеными 5400. А в гарнизоне Чигирина погибло 2 офицера и 330 рядовых, 1047 получили ранения. Гордон называет другую цифру, 1300 убитых. Видимо, учитывая и казаков, которые проходили по спискам не Разрядного приказа, а Казачьего и Малороссийского. Конечно, какое-то количество иррегулярных войск — казаков, татар, калмыков погибло и в полевой армии. Но все равно, общая цифра безвозвратных потерь не превышала 6–7 тыс. Вдесятеро меньше, чем у врага.

Несмотря на это на Ромодановского покатились бочки за сдачу прекратившего существование Чигирина. Впрочем, была и политическая подоплека — он был близок к опальному Матвееву и Нарышкиным. Пока угрожал враг и одерживались «чистые» победы, Милославские его терпели. А теперь нашли повод придраться. Да, похоже, что и самому полководцу безграмотное регулирование из Москвы пришлось не по душе. Он подал прошение «о смене его и сына его князя Михаила» с военной службы. Отставка была принята. Недоброжелателей это еще больше подогрело. На него принялся сваливать свои просчеты Гордон. Предъявил претензии и Самойлович — дескать, воевали только солдаты, стрельцы и казаки, а рейтары и дворянская конница «прятались в обозе» (то есть, их воевода держал в резерве). Главным соавтором навета был не кто иной, как Мазепа, он-то и привез кляузу в Москву. Дошло и до обвинений в измене — дескать, сын Ромодановского, Андрей находится в плену у татар, вот и сговорились освободить его за сдачу Чигирина.

Правду о том, почему воевода задержался с прибытием к крепости, знал царь. Но он по своему положению не мог открыто признать собственную вину. И воевода придумал оригинальный ход для защиты своей чести. Подал Федору Алексеевичу челобитную, что предки Ромодановских были удельными князьями Стародубскими. И просил, чтобы государь разрешил восстановить старую родовую фамилию — Ромодановские-Стародубские. Царь был человеком честным. Совесть, видать, мучила. И ход, подсказанный воеводой, он принял. Пожаловал его этой фамилией. Недруги сразу смекнули, что он полководца поддерживает, в обиду не даст, и прикусили языки. Ромодановский остался на придворной службе.

Но война, которую он вел, довольно быстро была «затерта». Увы, история не только в XX в. была наукой конъюнктурной. А последующим правителям, Голицыну и Петру, как и восхвалявшим их дела борзописцам, было совершенно «не в струю», что кто-то воевал с теми же противниками более умело. Памятников тоже не осталось. А над местами былых сражений и могилами павших героев нынче растеклись мутные воды Кременчугского моря. Но в народной памяти имя Ромодановского жило. Местечко под Лубнами, возникшее там, где он размещал свой лагерь, так и зовется Ромоданом. А дорогу, которую проложили войска в походах от Переяславля к Чигирину, люди до начала XX в. называли Ромоданским шляхом.

Если уж говорить о царях-реформаторах, то и Федор Алексеевич в данном плане не только не уступал своему отцу, а значительно превзошел его. При Алексее Михайловиче новшества внедрялись плавно, естественно, а недолгое правление его сына стало временем чрезвычайно бурных преобразований. Федор и его молодые фавориты принадлежали к поколению, выросшему в годы польской войны и последующего сближения с Речью Посполитой, когда оттуда хлынули трофейные и покупные новинки, книги, учителя, рассказы очевидцев. И хотя Федор перенял от отца аксиому верности национальным интересам и православию, у него выработалось самозабвенное увлечение польскими нравами и польским образом жизни. Он начал вводить моду на все польское. Был издан указ, рекомендовавший брить бороды. Нет, их еще не резали насильно. Но разве рекомендация царя не обязательна для тех, кто рассчитывает сделать карьеру? Для государственных чиновников было официально введено польское платье. А в старорусской одежде вход в Кремль был вообще запрещен. И волосы стали стричь по-польски, в кружок. Как пишет современник, «на Москве стали… бороды брить, сабли и кунтуши польские носить, школы заводить». А тем самым, кстати, была впервые проведена резкая, зримая грань между «шляхетством» — как стало называть себя дворянство, и простонародьем. Или «подлым людом» (польское выражение).

Но модами реформы не ограничивались. Стали меняться сами принципы государственной власти. Уже при Алексее Михайловиче произошло ослабление земского начала — в пользу централизации. А при Федоре была ослаблена централизация. Вслед за Тайным приказом было упразднено и «челобитное окно» во дворце. Ведь за границей такого не было. Фаворитов нисколько не вдохновляла перспектива копаться и разбираться в жалобах. Да и не пускали теперь в Кремль в «подлом» платье. Центром управления страной, где принимались главные решения, отныне стала Боярская Дума. Состав ее был увеличен с 66 до 99 членов — в основном за счет молодого поколения, поддержавшего начинания царя. И Дума стала играть роль польского сената. Власть, вроде бы, стала более «демократичной» — но «демократичной» на польский манер. Земские демократические права, наоборот, урезались. В городах и уездах были упразднены выборные должности горододельцев, сыщиков, губных старост, ямских приказчиков, осадных, пушкарских, засечных, житницких голов. Все их дела требовалось «ведать воеводам».

В связи с реформами ухудшились отношения между царем и патриархом Иоакимом, сторонником более консервативной линии. Федор ограничил влияние патриарха на светские дела, увеличил сборы с Церкви. Помощницей царя в его преобразованиях стала сестра Софья. Она не была старшей среди женского потомства от Милославской, старше ее были сестры Евдокия и Марфа. Но Софья выделялась умом, энергией, Полоцкий считал ее «зело премудрой девицей». К тому же она была лишь на 3 года старше Федора, фактически одного поколения и воспитания, находила с ним общий язык. А вот глава клана Милославских Иван Михайлович далеко не всегда ладил с любимцами царя Языковым и Лихачевым. И в качестве «противовеса» начал использовать Софью. Привлекал ее к совещаниям по государственным вопросам. Иногда она даже посещала заседания Боярской Думы, что само по себе было «реформой» — женщина в Думе! Ни в польском сенате, ни в британской палате лордов такое было немыслимо.

Усилилось влияние и тех, кто воспитывал Федора и его сестру — Симеона Полоцкого и молодого Сильвестра Медведева. Который стал духовником Софьи. Хотя Медведев был изрядным авантюристом, и пришелся «ко двору» не столько знаниями истории, латыни и богословия, сколько астрологии. Но она занимала важное место в тогдашней европейской культуре, вот Сильвестр и «просвещал» царя с царевной в этом отношении. А его богословские консультации оказывались очень кстати в спорах с патриархом. Через Софью шло и дальнейшее возвышение Василия Голицына. Ей нравился этот «западник». И возник взаимовыгодный дуэт. Софья ему протежировала, а он стал ее опорой.