Коммунизм и фашизм. Братья или враги? - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кара-Мурза cтр.№ 50

Непременным элементом реакционных идеологий с конца XIX века был национализм. Идеология национализма является, в основном, плодом эпохи Просвещения и 1789 года. Ставить интересы нации превыше всего означает отвергать традиционные понятия легитимности и сужать притязания Бога и короля. Во времена Меттерниха реакционеры были противниками любого национализма. Но в десятилетия, которые последовали за объединением Италии и Германии, они стали предъявлять собственные притязания на национальную идею. Не было больше смысла утверждать, что общество, в котором элита и народ объединяются против охочих до денег материалистов, не что иное, как общество королевских подданных: правильным словом теперь было «нация». Убедительней всего обосновывал этот тезис Шарль Моррас, интегральный национализм которого стал образцом для интеллектуалов-националистов во многих странах.

Имеет смысл подробней осветить некоторые аспекты национализма, зависевшие от ситуаций, в которых находились нации. Парадоксально, что именно во Франции, национальное единство которой возникло несколько столетий назад и национальной независимости которой ничто не угрожало, было сформировано искусственное понятие национализма. Объяснение можно искать в чувстве унижения после поражения в 1870 году. В другой стране традиционного национального единства, в Англии, никогда не существовало повода для возникновения национального движения или национальной идеологии — их там никогда не было. В Италии и Германии после 1870 года смысл национального единства все еще оставался спорным, и понятно, что интеллектуалы обеих стран чувствовали себя обязанными сделать на нем упор. Но есть большая разница между латинским словом «нация» с римской Церковью, римским правом и современным просвещением на заднем плане и немецким словом «фольк» со скрытым в нем намеком на темные эмоции, родовые обязательства и немецкие леса.

Но важно отметить сходство статуса обеих наций после 1870 года; оно еще более усилилось после поражения немцев и разочарования итальянцев в 1918 году. Далее к востоку европейский национализм был более простой и более прямолинейной революционной силой. Там были нации, которые требовали независимости (поляки, чехи, словаки, хорваты, прибалты, финны и украинцы) или требовали сделать более совершенной свою неполноценную независимость путем объединения с оторванными от них братьями (греки, сербы, румыны и болгары). С другой стороны, там были нации, целью которых было воспрепятствовать сепаратизму своих многонациональных подданных, навязав им свою национальность. Это относится к венграм и русским, а также, в меньшей мере, — к пруссакам и австрийским немцам.

Особый случай это нации, которые достигли, по крайней мере, большей частью независимого статуса, однако постоянно чувствуют, что ими управляют чужаки. Особенно это касается аграрных государств Восточной Европы, где растущая промышленность принадлежала большей частью либо иностранцам, либо членам экономически преуспевающих чужеродных меньшинств. В Румынии таким меньшинством были греки, в Венгрии — немцы, но гораздо большее значение имели евреи. Нельзя просто выводить интенсивность антисемитизма из экономического могущества еврейского меньшинства. Моррас называл евреев и протестантов во Франции чужеродными телами, а дело Дрейфуса было сильнейшим всплеском антисемитизма в XIX веке, однако нельзя всерьез утверждать, будто евреи господствовали в культурной или экономической жизни Франции. Зато о Венгрии вполне можно сказать, что до 1914 года венгерским евреям жаловаться было не на что. С 1867 года Венгрией правило зажиточное поместное дворянство, руководители которого были воспитаны в либеральных традициях.

Со временем этот либерализм убывал, но не было повода лишить евреев тех свобод, которые им были первоначально предоставлены. Поместное дворянство хотело индустриализации Венгрии, но не хотело само заниматься этим делом. Выполнение этой задачи взяли на себя евреи. С другой стороны, евреи стали ярыми венгерскими патриотами. Враждебное отношение к евреям исходило от крестьян и от небольшого, но постоянно растущего числа их детей — особенно не венгерской национальности — которые стали участвовать в общественной жизни или овладели интеллектуальными профессиями. В Вене, где еврейское влияние в общественной жизни и в этих профессиях было хотя и большим, но меньшим, чем в Будапеште, антисемитизм проявлялся гораздо сильней.

Причина заключалась в том, что немецкий средний класс в Вене — как деловые люди, так и интеллектуальные круги, был не только многочисленным, но и политически влиятельным и его интересы непосредственно сталкивались с интересами еврейского среднего класса. В Германии процент еврейского населения, а также его экономическое и культурное влияние были гораздо меньшими, чем в Вене, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать враждебность немецких средних и высших слоев. Для фанатичных реакционных интеллектуалов евреи были очевидным предметом антипатии, символом господствующей в городах материалистической коррупции, угрожающей добродетелям немецких крестьян, унаследованным от идиллического Средневековья. Но больше всего антисемитизм был распространен в том поясе плотных еврейских поселений, который тянулся от Литвы через Восточную Польшу, Западную Украину, Словакию, Буковину и Молдову, от Балтийского до Черного морей. Большая часть этого пояса до 1917 года принадлежала Российской империи, отдельные части — Венгрии и Румынии. Венгры и русские были не очень восприимчивы к антисемитизму, тогда как среди поляков, украинцев, словаков и румын он был очень силен2.

Искусственная общественная структура еврейских общин, исключенных из областей сельского хозяйства и государственной службы, и ограничивавшихся торговлей, своими интеллектуальными профессиями, занятием ремеслом и работой на фабриках, еще больше увеличивала пропасть между евреями и их соседями. Для крестьян еврей это был лавочник, отнимавший у них последние копейки, для чиновников — лишенный корней полуобразованный фанатик, разносчик новых идей, а для отечественных мелких капиталистов — удачливый конкурент, который мешал им утвердиться в общественной жизни. Для правительства же это был самый активный элемент недовольного городского пролетариата. Поэтому в Восточной Европе было возможным объединение деспотических правительств, реакционных идеологов, недовольных крестьян, а в определенной мере и промышленных рабочих на почве ненависти к евреям и возложение на чужеродных эксплуататоров и ниспровергателей вины за все, чего они боятся и от чего страдают.

Реакционные идеологии и политические программы, различные смеси религиозной нетерпимости, исторических мифов, социальных утопий, национализма и антисемитизма были в 1914 году представлены в большинстве европейских стран. Однако фашизм это нечто большее, чем только реакционная идеология; это движение, которое опирается на вескую поддержку масс. Все значительные фашистские движения начали с оппозиции господствующему режиму; всем им приходилось бороться за власть, а некоторые подвергались жестоким преследованиям. Все они рассматривали свои победы (иногда весьма кратковременные) как триумф революционной идеи. Ни одно из этих движений не думало о возрождении прошлого. Хотя их идеологии были, в основном, реакционными, их нельзя назвать «контрреволюционными» в строгом смысле слова, потому что они не стремились снова установить то, что было сметено предыдущей революцией. Это почти всегда были революционные движения. Тот факт, что их цель и их политика были в моих глазах отвратительными, хотя и дает мне право называть их злокачественными революциями, но не позволяет отрицать их революционный характер.