Скелеты в шкафу истории - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Вассерман cтр.№ 71

Возвышенности у городка Зеелов к востоку от Берлина оставляют для строительства меньше места, чем степи под Курском. Глубина укреплений на Зееловских высотах – всего пара десятков километров. Но в расчёте на погонный метр фронта их плотность даже больше курской: немцы начали строительство уже в феврале 1945-го, а их промышленность даже под конец войны была посолиднее нашей. Наша армия прошла укрепления насквозь за два дня – 16–17-го апреля. Причём – в отличие от линии Мажино – с полевым заполнением всё было в порядке, так что пришлось пробивать оборону открытой силой. Но даже если укрепления строятся не два месяца, а два десятилетия – всё равно собрать силу, достаточную для их прорыва, можно за считаные дни.

Для противодействия наступлению нужна прежде всего активная, подвижная сила. Сколь угодно мощные линии укреплений научились прорывать ещё в Первую мировую. Но тогда это делали сравнительно медленно, так что противник успевал подтянуть к месту прорыва резервы. Новизна Второй мировой – в том, что в прорыв входили механизированные, подвижные войска. Значит, и противостоять им должны танки, не вкопанные в землю по рецепту Резуна, а собранные в мощные мобильные кулаки. В частности, те самые механизированные корпуса, что сгорели в сражениях первого же месяца войны, но затормозили немецкую боевую машину куда вернее любых укреплений.

Да и потом наша армия при любой возможности атаковала. На собственном горьком опыте училась делать это всё лучше. И в конце концов сокрушила немцев. Крепостью не бетона, а брони и снаряда, пули и штыка. Потому что не только в футболе верна формула: победа – у чужих ворот.

[110]

Артур Конан Чарлз-Олтамонтович Дойл (по английскому обычаю фамилия матери зачастую используется как второе имя) в рассказе «Серебряный» упоминает в числе ключевых улик молчание собаки в конюшне, откуда похищен призовой скакун. Отсюда великий Холмс выводит: преступник – кто-то из сотрудников, а не оказавшийся под подозрением посторонний.

5-го декабря 1936-го – за полгода до начала Большого Террора – принята новая конституция СССР, дающая право вынесения уголовных приговоров только суду. Основная же масса осуждений за измену родине (статья 58 УК РСФСР 1926 года и соответствующие статьи уголовных кодексов других союзных республик) в террористические полтора года – дело особых троек. Конституцией они не предусмотрены. По обычной юридической логике, преступны и они сами, и те, кто санкционировал их деятельность.

Между тем состав троек по тому времени логичен: первый секретарь регионального комитета коммунистической партии; начальник регионального управления внутренних дел; прокурор региона. Каждый из них вправе передать свои полномочия кому-то из сотрудников. Но чаще они действовали самостоятельно. И знали достаточно, чтобы действовать разумно. Партия – единственная в стране – через своих членов, занимающих все сколько-нибудь значимые посты, руководила всей активной деятельностью, а потому её аппарат располагал всей доступной информацией о происходящем. Народный комиссариат внутренних дел включал и главное управление государственной безопасности, то есть главы региональных УВД владели секретными сведениями о действиях против страны. Прокуратура 17 июня 1935-го – по инициативе Андрея Януарьевича Вышинского, ставшего 3 марта Прокурором СССР – обрела право санкционирования арестов, надзора за следствием и судом.

Юридического образования, требуемого нынешними законами от судей, тогда зачастую не имели даже прокуроры, не говоря уж о партийных секретарях. Но и судейский корпус, сформированный после революции с нуля, был далеко не так образован, как мы хотим сегодня. В 1920-е годы судьи – по примеру своих коллег из Великой Французской революции – руководствовались исключительно собственным революционным сознанием. Даже уголовные кодексы союзных республик, принятые на излёте Новой Экономической Политики, далеко не сразу стали применяться неукоснительно. Особенно благодаря стремительному развитию – на почве той самой НЭП – взяточничества во всех звеньях государственного аппарата, включая суд.

Итак, качество судейства троек, введенных в июне 1937-го, могло быть по тому времени вполне пристойным. Правда, члены троек, обременённые множеством иных служебных обязанностей, не могли уделять новой работе столько же времени, что и профессиональные судьи. Так ведь на их рассмотрение не выносились запутанные преступления с замысловатой фабулой. Измена родине совершается чаще всего довольно примитивными способами, так что вникнуть в материалы, предоставленные следствием, можно за считаные минуты. Если же есть сомнения – тройка вправе передать дело в обычный суд.

Тем не менее структура и полномочия троек, оформленные партийными решениями, внутренними инструкциями НКВД и прокуратуры, так и не стали предметом внимания законодателей. Это позволило в перестроечную эпоху объявить формально незаконными все их приговоры. Многие даже заявляют: большевики вообще принимали законы только для маскировки своего преступного произвола, выраженного в тройках.

Между тем большевики не стеснялись самого отъявленного произвола, когда считали его полезным для развития общества. Так, 1 декабря 1934-го вышло постановление Центрального Исполнительного Комитета – высшего законодательного органа – и Совета Народных Комиссаров СССР о порядке рассмотрения дел о террористических актах и организациях, драконовское даже по тогдашним понятиям: следствие завершать за десять дней, судебные слушания – без прения сторон! – за день; обвинительное заключение вручать обвиняемым за сутки до суда; кассаций и обжалований не допускать; смертные приговоры исполнять за сутки. И ничего: опубликовали и применяли.

Кстати, под первой публикацией постановления – только подпись секретаря ЦИК Енукидзе. Авель Сафронович к тому времени уже совершил немало преступлений – не только уголовных, включая массированное растление несовершеннолетних, впоследствии приписанное Николаю Сидоровичу Власику – начальнику охраны Джугашвили – и Лаврентию Павловичу Берия, но и политических, включая достаточно обоснованные даже по нынешним временам подозрения на участие в заговоре. Очевидно, он был менее всего заинтересован в долгом и подробном следствии над людьми, способными его упомянуть.

Новые тройки – очередную вариацию на тему давно привычных чрезвычайных комиссий по разным поводам – тоже легко было оформить юридически значимым образом. Законодательные органы состояли почти сплошь из тех же большевиков. Репутация не пострадала бы: большинство государств Европы в ту пору – диктатуры куда жёстче нашей, и необходимость ужесточения системы защиты государства была очевидна всему миру. Да и публичные процессы против оппозиционеров, перешедших к антигосударственной деятельности, все иностранные наблюдатели сочли безупречными как по форме, так и по содержанию: всякому очевидна способность людей, уже устроивших революцию и победивших в Гражданской войне, учинить ещё один заговор.

В июне 1937-го на пленуме центрального комитета, по итогам которого принято решение о тройках, едва ли не все региональные первые секретари рассказывали о назревшем в их краях заговоре последних остатков эксплуататорских классов. Трое главных в ту пору субъектов законодательной инициативы – председатель от РСФСР президиума центрального исполнительного комитета Михаил Иванович Калинин, председатель Совета Народных Комиссаров Вячеслав Михайлович Скрябин, неформальный лидер и один из десятка секретарей Центрального Комитета всесоюзной коммунистической партии (большевиков) Иосиф Виссарионович Джугашвили – могли и не верить, что остатки действительно последние. Но явно не хотели придавать чрезвычайному механизму, созданному для предотвращения единственной вспышки, законную силу, тем самым создавая возможность дальнейшей чрезвычайщины. То, что тройки так и остались вне закона, – свидетельство нежелания высшей власти развивать террор. Столь же убедительное, как молчание собаки у Дойла.