Повелительное наклонение истории - читать онлайн книгу. Автор: Олег Матвейчев cтр.№ 48

Рассказывая еще в «Архипелаге» о своем следствии, Солженицын делал вид, что очень рад: «Слава богу, избежал кого-нибудь посадить. А близко было». Что значит «близко»? Да, оказывается, вот что: хотя всех, с кем переписывался, он оклеветал — представил заклятыми врагами советской власти, занимавшимися преступной деятельностью еще в студенческую пору, но, несмотря на эти старания, никого из них не арестовали. Никого, кроме Виткевича. Решетовская размышляет: «Правда, это не согласуется с «теорией» Солженицына, что достаточно было назвать имя человека с добавлением в его адрес любого самого абсурдного обвинения, и тот оказывался в лагере. Но, надеюсь, он не жалеет, что ошибся в безупречности своей теории и что мы остались на свободе». Она надеется! Прямо надо сказать, надежда наивная. В самом деле, стоило Симоняну в 1967 году написать ему, что он оценивает жизнь односторонне и становится знаменем реакции на Западе, как Солженицын с великой досадой воскликнул: «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили!» Ну, действительно, дважды клеветал на человека, дважды доносил, не жалея ни драгоценного личного времени, ни бесплатной казенной бумаги, а его так и не посадили! Разве не досадно?.. Против Солженицына оказались все его друзья давних лет: и Виткевич, и Симонян, и Ежерец, и Решетовская. Все они раскусили его и выразили ему свое презрение… Стремление нашкодить своим товарищам было заметно у Сани Солженицына еще в юные годы. К. Симонян вспоминал: «Он, будучи старостой класса, с каким-то особым удовольствием записывал именно нас: меня и Лиду (Ежерец) — самых близких приятелей в дисциплинарную тетрадь».

Поступок Солженицына точно укладывается в созданную им же теорию «главного крика». Он с гордостью рассказывал про случай, когда при нем сержант пинал человека, и этот человек просил Солженицына заступиться. Но Солженицын-офицер, который мог приказать сержанту, «сдержал себя» и прошел мимо. А еще он рассказывал о разбушевавшемся в электричке пьянице. И можно было здоровенному Солженицыну встать, но с ним находился чемодан с рукописями: не дай Бог, случится скандал, заметут в милицию, заберут чемодан… И опять сдержался. Ну и, конечно, в «Архипелаге» Солженицын рассуждает много о том, что у него было 1000 случаев закричать и привлечь внимание людей к несправедливости, но… он не сделал этого, потому что аудитория мала: погибнешь не за грош, а вот так он сохранил себя для истории, не поддался мимолетному порыву.

Пожалуй, один из наиболее интересных русскоязычных современных философов М. Эпштейн называет трусость Солженицына «отсроченным мужеством» и развивает целую этическую концепцию, которая, дескать, ультрасовременна, невиданна ранее, со времен Платона и Аристотеля не было таких новаций в этической проблематике. Эпштейн даже слово новое придумывает: «стереоэтика».

В чем суть этой стереоэтики в сравнении с этикой прежней, по которой жили тысячи лет все «непродвинутые» поколения многострадального человечества?

Вместо всем известного «золотого правила» Эпштейн предлагает золото-алмазное правило: «делай то, в чем нуждаются другие и чего на твоем месте не мог бы сделать никто». Все прежние этические концепции требуют самоотверженности, а Эпштейн предлагает себя любимого не забывать.

Например, горит девочка в огне, а мимо идет прохожий. Прежняя этика с ее «золотым правилом» требует, чтобы прохожий «сделал то, что бы он хотел, чтобы сделали ему на месте другого». Понятное дело, не «вообще, что бы он хотел», чтобы ему сделали, например, подарили бы дом на берегу моря, а в данной конкретной ситуации. На месте данного конкретного человека нужно поступить так, как если бы он сам был на месте этой девочки и хотел быть спасенным. То есть нужно, забыв себя, бежать спасать девочку. Эпштейн же, начитавшись Солженицына, предлагает вместо совести включить здесь мудрость и подумать: а если этот прохожий — известный писатель, ученый или еще какой-то талант? А вдруг он погибнет в огне и девочку не спасет?.. И вообще, согласно новому «алмазному правилу» Эпштейна, разве именно такой поступок будет для этого прохожего уникальным и помогающем его самореализации? Нет! Девочек из огня спасать может любой амбал, дурачок Вася из соседнего подъезда, не имеющий никаких талантов, а вот гению подавай такое занятие, которое бы кроме него никто не мог осилить! Так что гори, девочка, синим пламенем! Вот шел бы мимо тебя какой-нибудь глупый качок, как раз и приспособленный для таких подвигов, то тебе бы повезло, а тут ты, девочка, слишком много хочешь, нельзя, девочка, фотоаппаратом забивать гвозди, а гениям пожарными работать!

По мнению Эпштейна, такое «отсроченное мужество» подобно процентам по долгу Если человек совершил ряд поступков такого рода, то он идет на риск не рассчитаться по долгам. Допустим, прохожий, как писатель, написал книжку о том, как хорошо молодым людям спасать девочек из огня и тем самым вдохновил на подвиги и, возможно, спас еще десятки девочек, взамен той, которую не спас непосредственно. Или прохожий оказался ученым, который изобрел вакцину от детского полиомиелита и тем самым спас еще миллионы детей, вернул, так сказать, долг… А вот если этот гений, сохранивший себя, ничего не сделал, чтобы вернуть долг по отсроченному мужественному поступку, тогда он действительно трус…

Интересная концепция… И, пожалуй, интересно было бы провести с Эпштейном чисто философскую дискуссию. Однако, вот беда: к Солженицыну все это отношения не имеет. Ну, допустим, решил он, что негоже ему, будущему великому писателю, гибнуть в окопе, ведь так погибнуть может любой русский Ванька и нет в этом для его талантов солженицынских никакой уникальности и самореализации… Однако долг перед погибшим за него русским Ванькой должен был бы, по Эпштейну, накапливаться, и затем именно этого Ваньку и его подвиг Солженицын и должен был воспеть!

Своим «Архипелагом ГУЛАГом» Солженицын не только не отдал долги тем, кто вместо него сражался на фронте, но наоборот, дискредитировал их жизни и смерти, объяснял всем, что не за то они гибли и зря воевали.

Вернемся к примеру с девочкой в огне. Есть действительно, чувство вины, которое могло бы потом душить и мучить прохожего, и подталкивать его на помощь детям. И являлась бы эта девочка ему во сне до тех пор, пока он внутреннее не посчитал бы, что долг отдан.

Но ведь тот же случай мог бы оказать и другое воздействие: трус, прошедший мимо и видевший, как девочка сгорела, мог не посчитать себя виноватым, а в качестве самооправдания и защиты сочинить себе теорию, что «дети вообще зло, особенно маленькие девочки», и на этой почве свихнуться, стать маньяком, который по вечерам, как Фреди Крюгер, выходил бы убивать маленьких девочек.

Именно так часто и появляются разные маньяки, которые таким образом компенсируют некое травматическое событие. Поэтому, возможно, чувство вины очень плодотворно, чувство долга, по которому набегают проценты, плодотворно, а вот чувство правоты, которое целое мировоззрение придумывает, чтобы оправдать свой низкий поступок, — пагубно.

Но Солженицын именно этот случай: случай не раскаявшегося в своей трусости человека, соорудившего себе теорию «все девочки плохи», чтобы не испытывать чувства вины за то, что не спас одну. Он придумал мировоззрение, согласно которому и война была неправая, и Сталин был плох, и все погибшие погибли напрасно, один он, Солженицын, все правильно сделал.