1993. Элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Павловский cтр.№ 59

Я сегодня лежал и думал, жестко проверяя самого себя. Я сложил бы с себя звание депутата Верховного Совета либо остался в Белом доме до конца. Мне стал симпатичен Олег Румянцев, а ведь я его считал пустомелей. Но какое хамье президентское: закрывают его партию! На каком основании, совершенно непонятно.

Это делают по советам людей, типа бывшего твоего коллеги Сатарова. Они рассуждают так: распределение голосов зависит от того, какой участок спектра мы выведем за рамки закона. Кто последний после того, как другие вагоны мы отцепим? Ему и перейдут голоса всех, кто лишен представительства. Оставим в хвосте партию Травкина, а коммунисты же не станут голосовать за Травкина. Так мы ослабим красных, вынудив уйти к Жириновскому, а этот Борису Николаевичу не опасен.

Это известная механика, рукодельный бонапартизм.

Но не под нынешнего Бонапарта, имей в виду.

Сейчас тактическая задача только одна – сорвать декабрьские выборы. Не исключено, что она принесет неожиданный результат с президентской стороны. Вообще все переворачивается, когда становится правовой силой. Как думаешь, эту их декабрьскую затею можно сорвать? Беда в том, что регионы и советы не оценили, насколько та опасна. Они что, не понимают всей власти телевидения?

Какое Дума в данной конструкции будет иметь значение, кроме санкционирования решений Ельцина? Это расширенный вариант твоего Президентского совета.

Да, она будет полной бессмыслицей. А Карякин у нас что, молчит?

Юрий? Я его видел один-единственный раз, и он объяснял мне, что Политбюро планировало убить Солженицына. У него вернейшие сведения, что убийство обсуждалось на Политбюро. По-моему, он решил симулировать невменяемость.

Я с Явлинским говорил, а он мне: «Не хочу делать никаких заявлений по поводу событий 3–4 октября». С детской такой откровенностью – не хочу! Я ему: «Но тогда это уже вопрос, участвуете вы в происходящем или не участвуете?» Дело не только в расследовании вины причастных людей, а в обеспечении урока, с указанием на общую ответственность. Урок прежде всего в том, как все втягиваются в ситуацию, заставляющую вспоминать наихудшее в прошлом. Сперва невольно, а потом все более сознательно и намеренно.

Когда есть нужда в экстремальной ситуации, есть и потребность подвести себя и всех к ее краю. А тот, кто подвел Россию к краю, будет владеть ситуацией до конца. И скажет, что «вынужден». И явятся сто гайдаров, которые подтвердят: да там все фашисты, озверелая толпа! И нам будут говорить, что давно следовало стрелять. Заманчивая штука! Не знаю, что Явлинский извлек из этого разговора. Он связан своим поведением в ночь на 4 октября.

Монолог о Ленине. «Интонационный сдвиг» Гефтера в отношении Ленина. Брэдбери, встреча двух мертвых прошлых. Низменное в человеке есть первоначальное. Сочувствие скверне этих дней, эмбрион спасения ♦ Ленин и пещерный художник, оба убийцы ♦ Человек – раб заданности и раб осознания этого состояния ♦ Дневник Корчака в гетто, загадка тематики. Ленин в конце жизни – усталый раб. Уйти в мемуаристы нельзя, один выход – в смерть. У порога смерти Первого караулит Второй, разгадчик – Сталин. Ленин: «Как освободить людей от революции?» Сталин: «Сломить революцию самопродлением, утопив в новой заданности». Первый убийца поневоле, для Второго «убийство как смысл». Антимир сталинской антиреволюции ♦ Гефтер и Ленин – общая Голгофа. Отличие от Маркса, перводействующего от первомыслящего. Ставрогинское в Ленине. Кромвель и Ленин. Отрубленная голова Кромвеля – прафеномен Мавзолея. Оскорбительное предательство масштаба и измены прошлому.

Михаил Гефтер: Я в безвылазном кризисе. В безвылазном.

Глеб Павловский: У этого кризиса есть предмет?

Да, так можно потерять самого себя, но дело до этого не дошло. В одиночестве бы дошло, а не в одиночестве не дошло. Выражаясь велеречиво, смешались ситуации Гамлета с Фаустом. Жду кино на ночь, уже показали анонс. Будет полнометражный фильм – знаешь о чем? О теле Ленина! Полнометражный документальный фильм о теле Ленина.

Фильм о трупе – захватывающе, это в духе новой власти. Она возится с трупами. При равнодушии к обработке живых до этого состояния.

Главная идея: как так – столько лет прошло, а бедняга не захоронен? Значит, он не мертвый? Он не жив, но и не мертв! Показана гигантская очередь в Мавзолей.

Да, я сам ее вижу, иногда пробегая в Кремль.

Становится Ленин мне ближе из-за отвратительных танцев вприсядку на его памяти и повсюду разлитого лицемерия? Конечно же, я реагирую. В такое время становишься жестче, ощущая легкость заново уйти в аутсайдеры, сказав: бог с вами, один доживу. Стал Ленин от меня дальше? Нет! Но в чем суть моего интонационного сдвига? Давай тебе расскажу. Трудность в том, что смысл сдвига внутри, в интонации, передающей личные переживания.

Есть у Брэдбери чудный рассказ в «Марсианских хрониках», где землянин говорит с марсианином, но каждый видит иное10. Землянин видит комфортный американизированный поселок, колонию людей на Марсе, а марсианин видит живыми те потухшие великие города, слышит ту давно умолкнувшую музыку.

У кого галлюцинации? А главное, чем они вызваны? Брэдбери не знает, но настаивает, что встретившиеся видят не то, что есть сегодня, а скорее свое двоящееся завтра.

Вот моя марсианская ситуация. Я марсианин, я теряю звуки своего мира, нуждаясь в том, чтобы их восстановить. Я забываю слова, подставляя нынешние иллюзии, будто бы я и такие, как я, так тогда говорили. Но одновременно я вижу все мое уже мертвым, поглощенным пучиной времени. Вот мой вчерашний мир! Они его топчут, хотя его уже нет. Кого же топчет современник? Топчет пустоту. В себе? Но ведь прежде он не ощущал пустоты внутри? Пустоту строят. Раздвигая сферу пустого на самое себя, все пустеют.

С другой стороны, наяву вырвал дикий мир. Мир изначальных желаний, каких-то первобытных фантазий. Он ведет себя страшно, и я не намерен стать на колени и капитулировать перед ним. Но я признаю его жизненность.

Низменное в человеке и есть его человеческое первоначальное. Оттесненное прогрессом, отцензурованное культурой, профильтрованное разумом и словом. Это оно рвется наружу с дьявольской силой. Оно жизненно для меня, и в его праве быть вот таким! Я ощущаю это в свирепостях его правил. Сопереживаю горю человеческого существа, которое где-то там, в глубине тысячелетий, было обречено и неизвестным биологическому миру образом спаслось. Человек как существо и теперь в положении обреченного, при неисключенной возможности спастись. Спасти себя заново способом, который уже не будет тем, прежним. Способом, который неизвестен и дочеловеческой жизни, и всей человеческой истории! Ресурс спасения нам еще не закрыт.

Вот ситуация, где я не буду ни на чьей стороне, но и не стану презрительным наблюдателем. Я в положении человека, который сочувствует скверне, видя в ней неуклюжий и жутковатый эмбрион спасения. И я спрашиваю себя: вот этот человек, Ленин, – в каком он отношении к этой нынешней моей ситуации? Может быть, он уже вообще вне ее, а мне роднее тот, первый – пещерный художник? Что забирался в глубину пещеры и там, впотьмах, с потрясающей меня жизненностью узнавал, как из камня прорастает его картина?