1993. Элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Павловский cтр.№ 52

Я перебрал все другие возможные способы, и все нахожу глупыми. Ты только что сказал верную вещь. Представь, зовут Президента в уральскую деревню мужики и пишут: «Положение страны стало безысходным. Терпеть его больше нельзя». Во имя этого в качестве Верховного главнокомандующего я, Ельцин, распускаю парламент и назначаю выборы, не видя другого выхода из предвоенной смуты, безвыходности и безрезультатности. Когда мы не можем решить простого вопроса: чем заплатить людям за собранный урожай? Страна не может заплатить людям за собранный урожай и остаться с хлебом? Не решая этого вопроса, что – опять закупать за границей?

Мы же не можем решить ни одного вопроса! Стоят заводы – мы не можем решить, какие закрывать. С каждым днем растет число неопознанных трупов на улицах. Мы ничего не в силах решить!

Что же делать?

Я бы предложил Ельцину переворот. Если бы я был за диктатуру и если бы Ельцин способен был стать разумным диктатором. А так, я ему этого не предложу. Я написал воззвание о временном политическом перемирии. Там довольно жесткие пункты. Подписавшиеся обязуются на это время отказаться от демонстраций и предоставить новому правительству свободу рук.

Интересно. Не знаю, ты замечаешь, как все время обходишь вопрос «кто».

Нет, скажи так: все, что ты написал здесь, старик, твоя очередная глупость! Но в ней есть зерно. Ты заметил безвыходность всего, что предлагают. А я тебе покажу, где выход. Ты же признаешь, как и я, безвыходность и глупость всего, что они предлагают?

Да, да, да! Но безвыходность того, как сложилось, – это подсказка решения. Идет выгорание бессмысленных полюсов беспредметной конфронтации. Понимаешь, никто бы не смог настолько перемазать их грязью, как они сами. Никто бы не дискредитировал их так, как они.

Это правильно, но когда у тебя на это есть время. Если б так, твоя теория выгорания полюсов подошла. Но ты отвлекаешься от обстоятельств, как если бы не было опасности. А между прочим, среди обстоятельств есть более опасные, чем мнимое «двоевластие». И генерал Лебедь не случайно заговорил о державности, он тоже не последний дурак.

Ты предлагаешь государственный переворот без субъекта? Таких не бывает. Без субъекта переворота нет, его присвоят другие.

Понимаешь, я ведь не про режим. Переворот без субъекта? Во-первых, я не предлагаю полного переворота, а предлагаю переворот как гражданский процесс. Во-вторых, такой, который делает субъектом многих, всех, кто сможет к нам присоединиться. Скоков заявил: «Мы не партия, мы не направление». Он что-то чует!

Я этот документ для него же и редактировал, у Егора Яковлева в кабинете. Это Егорова идея – создать надпартийный блок. Я отвадил его от этого дела, говоря, что тогда он просто визирь при Скокове. Там Скоков высится Эйфелевой башней, а вокруг копошатся Кожокины.

Это все нереально. Абсолютно пустое. Но и мы с тобой не последние дураки.

Мы вообще политические никто. И не знаем, как себя заявить. Для меня, кстати, вопрос, надо ли.

И вопрос, надо ли. Правильно. Совершенно верно. Абсолютно точно. А вот то, что я предлагаю, пойми. Их отказ от предлагаемого шага тоже создает ситуацию. И тогда мы призовем страну к всеобщей политической забастовке и гражданским комитетам действия!

Это, прости, самое смешное. 19 августа 1991 года не сработало, а сегодня не сработает вдвойне. Нет такого жанра у нас, как всеобщая забастовка.

Можно 24-часовую, не важно. Важно, чтобы всеобщая!

Да нет же! Что, мой стафф у меня в агентстве Postfactum пойдет бастовать? Да я их к чертовой матери уволю, я не дам этого делать! И никто не даст. Забудь 1905 год. Нет никакой реальной организации рабочих в России. Однако экий ты, батенька, мятежный какой! Мятежник Гефтер!

Что ты имеешь в виду?

Не ожидал от тебя такой гражданской прыти.

Я остро реагирую на глупость. И потом, со времен редактуры «Всемирной истории» ощущаю задатки нереализованного менеджера. У меня неплохой опыт руководства батальоном по строительству укреплений под Москвой. В июле 1941 года.

Мы оторвались от действительности, и хорошо. Это правильно, Глеб. Кто-то должен действовать в отрыве от текущей боевой обстановки, выполняя стратегическую задачу. Знаешь, как маршал Жуков наступал на Берлин?

Нет.

Был прорыв через Польшу. Боже мой, сколько там уложили людей, но тем не менее. Наступала главная масса войск, а справа шли танковые и мотомеханизированные корпуса с опережением остальных. Им было приказано не вступать ни в какие схватки. Даже немцы, отступавшие под нажимом центральной группировки, принимали их за своих. В этой пыли, в клубах дыма чуть просматривались очертания каких-то нестреляющих машин. Вот они и замкнули кольцо окружения Берлина, овладев переправами, навели понтоны. Сегодня нам с тобой надо идти в долгое наступление, до времени не стреляя в упор.

Ты не сможешь не стрелять. Ты вечно ввязываешься в схватки. Я уж не говорю про себя.

Тут своя патология. Я барахтаюсь в мыслях, что-то додумываю, внутренне прислушиваясь к тому, что голос мне говорит. Отвечаю ему в себе или говорю с тобой, что примерно то же самое.

Когда человек не принадлежит вере, его хуже слушают. Рациональные выкладки сейчас никем не услышаны. Этим объясним и рост Жириновского. Конечно, он имел идеально бездарных противников в демократах, но. Знаешь, заговорить голосом, доходящим до предсердий, непросто. Обнажается, что демократу нечего сказать.

И моя идея русских стран-цивилизаций еще не тянет на то, что я назвал гипотезой неисключенного спасения. Все-таки русским пора отсчитываться от безысходной катастрофы. И, пройдя через горнило невозможностей, однажды выйти на новые принципиальные возможности, сделав их внятной прозой.

А где сознание безысходности катастрофы? Наша политика очень комфортабельна почти для всех. Окончательная катастрофа ждет ее где-нибудь в будущем. Пока все довольны.

Безысходная катастрофа запрещает игры в нее. Либо говори с людьми как сумасшедший Чаадаев, либо молчи. В игровом варианте катастрофизм чудовищен. Вообще говоря, ты прав. Ты прав, но ты следуешь моим путем, это неизбежно. Писавшими для будущего выглядят те, кто случайно погиб в самом начале или по пути. Будь напечатано второе философическое письмо Чаадаева, он бы загремел в Сибирь. А напечатай все восемь, его не прочитали бы вовсе. Никто б ничего не понял, и все не оказало влияния. А так он одинок, зачумлен, объявлен безумным, а текст живет своей жизнью. К автору ходит в гости Герцен. И пошла писать губерния, имя которой Россия. Всюду так всегда делается. Спрос на апостола Павла!

Русофобия – это миф. Русская традиция самообвинений и беспощадности к себе порочна. Денис Давыдов и Чаадаев. Чаадаев безумный гений, как Ницше.

Михаил Гефтер: Хотел сказать вчера: ты напрасно целый номер «Века ХХ» хочешь русофобии посвятить. По моему глубокому убеждению, само это слово есть миф.