Достопочтенный Школяр - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ле Карре cтр.№ 88

В комнате была и его дочь, которой могло быть от тридцати до сорока: светловолосая, в желтом платье; напудренная, но с ненакрашенными губами. Казалось, с самой юности ее лицо не изменилось, только мечты и надежды постепенно развеялись и перестали оживлять его. Когда она что-нибудь говорила, щеки заливал румянец, но говорила она редко. Она испекла печенье, сделала бутерброды – тонкие, как бумажный лист, и купила кекс с тмином, который лежал на салфетке. Наливая чай, она процеживала его через кусочек муслина, по краям обшитый бисером. Над столом висел зубчатый бумажный абажур в форме звезды. Вдоль одной из стен стояло пианино с открытыми нотами религиозного гимна «Веди нас, чистый свет». Красиво переписанные несколько строчек из стихотворения Киплинга «Если» висели на стене, над решеткой камина, в котором не было дров, и по обе стороны окна с видом на море висели бархатные драпировки – такие плотные, словно они предназначались для того, чтобы отгородиться от несуществующего для обитателей этого дома. В комнате не было книг – не было даже Библии. Зато сиял огромный цветной телевизор, а под потолком была протянута длинная веревочка, на которой сгибом, сторонами вниз, висело множество рождественских открыток. Они напоминали подстреленных птиц, которые вот-вот упадут на землю. В комнате не было ничего, что напоминало бы о китайском прибрежном городе, если не считать зимнего моря за окном. День был спокойный и безветренный. В саду кактусы и кустарники замерли в ожидании, когда же закончатся холода. По набережной торопливо шагали прохожие.

– Они хотели бы, если можно, записать кое-что из рассказанного, – добавила Конни: одним из неписаных правил Цирка является то, что, если вы без разрешения записываете беседу на магнитофон, надо кое-что записать и вручную. Во-первых, чтобы подстраховаться на случай отключения аппаратуры, а во-вторых, чтобы не заподозрили, что ведется магнитофонная запись.

– О, ради Бога, записывайте, сколько угодно: не все мы можем похвастаться феноменальной памятью – не так ли, Дорис? Дорис-то, кстати, может: у нее великолепная память – как в свое время у ее матери.

– Первым делом, если можно, мы хотели бы сделать то, что всегда делаем, когда наводим у кого-то справки о других лицах, – сказала Конни, стараясь не слишком торопиться, чтобы не навязывать старику непосильный для него темп, – мы хотели бы точно установить, как долго вы знали мистера Ко, при каких обстоятельствах вы встретились и каковы были ваши отношения с ним.

Если перевести это на профессиональный язык, вопрос звучал так: «Опишите, насколько тесно вы были связаны с Дельфином».

Говоря о других, старые люди говорят о себе, словно вглядываясь в отражение в уже не существующих зеркалах.

– То, что я стану священником, было предопределено с самого моего рождения, – говорил мистер Хибберт. – Священниками были мой дед и мой отец. У отца был большой, очень большой приход в Маклсфилде. Его брат умер в двенадцать лет, но и он уже дал обет служения Богу – правда ведь, Дорис? А я в двадцать поступил в школу подготовки миссионеров. И в двадцать четыре отправился морем в Шанхай, чтобы работать в Миссии Жизни Господней. Я плыл на «Эмпайр Куин», и там было больше стюардов, чем пассажиров, – во всяком случае, мне так запомнилось. О, Боже мой. Он собирался пробыть несколько лет в Шанхае, преподавая в миссионерской школе и занимаясь китайским языком, а потом, если удастся, перевестись в миссию во Внутреннем Китае и переехать туда с побережья.

– Мне очень этого хотелось. Мне хотелось попробовать себя в самом трудном деле. Мне всегда нравились китайцы. В Миссии Жизни Господней не все было совершенно, но пользу мы приносили. А миссионерские школы католиков – они больше походили на монастыри со всем, что этому сопутствует, – сказал мистер Хибберт.

Ди Салис, который когда-то был иезуитом, неопределенно улыбнулся.

– А мы подбирали детей на улицах, – сказал мистер Хибберт. – Шанхай – удивительное место, где все перемешано самым невероятным образом, уж можете мне поверить. Кого и чего там только не было! Банды, коррупция, проституция – махровым цветом; политические интриги, деньги, алчность и нищета Все, что только существует в человеческой жизни, можно было там найти. Правда ведь, Дорис? Она, конечно, не может по-настоящему это помнить. Мы снова поехали туда после войны, – правда, Дорис? – но вскоре они выставили нас. Дорис тогда было не больше одиннадцати, так ведь? К тому времени уже не осталось мест вроде этого – таких, как Шанхай, поэтому мы вернулись сюда Но нам здесь нравится – правда, Дорис? – сказал мистер Хибберт, ни на минуту не забывая, что говорит от имени обоих. – Нам здесь нравится воздух. Вот что нам особенно нравится.

– Да, очень, – ответила Дорис и откашлялась, поднеся большую руку, сжатую в кулак, к губам.

– Мы их кормили всем, что могли достать, – вот до чего дошло. – Мистер Хибберт возобновил свой рассказ: – У нас там была уже немолодая женщина – мисс Фонг. Помнишь Дейзи Фонг, Дорис? Конечно же помнишь – Дейзи и ее колокольчик? Да нет, вряд ли. Но до чего же быстро летит время! Можно сказать, что Дейзи была Дудочником в пестром костюме – только у нее была не дудочка, а колокольчик, и она была не мальчиком, а пожилой женщиной. Она делала богоугодное дело, даже если потом и взяла грех на душу. Мисс Фонг была самой лучшей христианкой из всех, кого мне удалось обратить в христианскую веру, и так продолжалось до тех самых пор, пока не пришли японцы. Она ходила по улицам, старая добрая Дейзи, и звонила что есть мочи в колокольчик. Иногда с ней ходил старина Чарли Вэн, иногда я. Мы обычно выбирали улицы рядом с доками или район ночных клубов – дальше по берегу, за пристанью, – эту улицу мы называли «Кровавым переулком». Помнишь, Дорис? Да нет, конечно. И старушка Дейзи звонила в колокольчик – динь-дннь-динь! – Он рассмеялся при этом воспоминании: Хибберт ясно видел ее перед собой, и даже рука бессознательно повторяла движения, как будто и он изо всех сил звонит в колокольчик. Ди Салис и Конни вежливо посмеялись вместе с ним, но Дорис только нахмурилась.

– Рю де Джефф – это было самое страшное место. Там было много французов – неудивительно, рядом больше всего домов блуда. Ну, вообще-то их везде предостаточно, а в Шанхае их было видимо-невидимо. Его называли Городом Греха. И были абсолютно правы. Когда вокруг Дейзи собиралось несколько ребятишек, она их спрашивала: «Есть ли среди вас такие, у кого нет мамы?» И всегда находились один-два. Не сразу, конечно: здесь один, там один. Некоторые нарочно так говорили – ну, чтобы посмотреть, что из этого получится, чтобы им дали рису на ужин. Потом таких отправляли домой с провожатым. Но всегда находилось несколько настоящих сирот – правда, Дорис? Мало-помалу у нас начала работатьшкола, и к концу у нас их было сорок четыре. Некоторые и жили в миссии, но не все. У нас были уроки Закона Божьего, мы учили их читать, писать и считать, немного географии и истории. Это все, что мы могли сделать.

Стараясь сдержать свое нетерпение, ди Салис устремил неотрывный взгляд на серое море за окном. А Конни сумела изобразить на лице постоянную восхищенную улыбку и не отводила глаз от лица старика.

– Точно так же Дейзи нашла и братьев Ко, – продолжалон, не замечая, что перескакивает с одного на другое. – Рядом с доками, – правда, Дорис? – они искали там свою мать. Они приехали из Сватоу, оба мальчика. Когда же это было? Должно быть, в одна тысяча тридцать шестом году. Дрейку было десять или двенадцать, а его брату Нельсону восемь. Они были худенькие, словно тростинки: уже несколько недель толком не ели. Рис обратил их в христианство мгновенно, можете мне поверить! Конечно, имен у них в те дни не было – по крайней мере английских. Они были из Чиу-Чау – людей, живших на воде, на своих лодках. Нам так никогда и не удалось узнать наверняка о судьбе их матери – правда, Дорис? «Ее убили из ружья, – сказали нам мальчики. – Убили из ружья». Это могли сделать и японцы, и гоминьдановцы. Мы так никогда и не узнали, да и не все ли равно? Всевышний взял ее к себе, и остальное не имело значения. Смерть ставит точку, а мы должны продолжать жить дальше. У маленького Нельсона одна рука была в страшном состоянии – сплошное месиво. Выглядело просто ужасно. Сквозь рукав торчала сломанная кость – наверное, это сделали те же, кто убил их мать. А Дрейк держал Нельсона за здоровую руку, и первое время никакими уговорами нельзя было заставить его отпустить брата хоть на минуту, даже для того, чтобы бедняга Нельсон мог поесть. Мы говорили между собой, что у них на двоих одна действующая рука, – помнишь, Дорис? Дрейк обычно сидел за столом, одной рукой придерживая Нельсона, а другой старательно запихивал рис ему в рот. Мы вызвали доктора, но и он не смог их разделить. И нам пришлось смириться. «Тебя будут звать Дрейк, – сказал я ему. – А ты будешь Нельсон, потому что вы оба – храбрые моряки, согласны?» Это твоя мать придумала – помнишь, Дорис? Ей всегда очень хотелось иметь сыновей.