Достопочтенный Школяр - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ле Карре cтр.№ 14

Музыка прекратилась, грохот от отбивания мяса тоже, начался перезвон церковных колоколов – звонили к вечерней службе. Долина никогда не замолкала совсем, но сегодня, казалось, колокола звучали громче Он неторопливо подошел к шесту с привязанным к нему мячом, отвел мяч в сторону и отпустил, потом несколько раз ткнул носком ботинка в траву у основания шеста, вспоминая, как летала ее гибкая маленькая фигурка в развевающемся платье, похожем на монашеское одеяние, отбивая один удар за другим.

«Опекун» – одно из главных кодовых слов, сказали ему когда-то. «Опекун» означает возвращение, дорогу назад. Еще мгновение Джерри колебался, глядя вниз, на голубую долину, где, мерцая, бежала та самая дорога – прямая как стрела; дорога, которая вела прямиком к городу и аэропорту.

Джерри не считая себя человеком, склонным к долгим размышлениям. В детстве он постоянно слышал разглагольствования отца, и это показало ему, чего стоят великие замыслы, а заодно и громкие слова. Возможно, именно это с самого начала и сблизило их с девушкой, подумал он. Ведь именно об этом она говорила: «Не давай мне ничего, что не уместится в мою сумку».

Может быть. А может быть, и нет. Она найдет кого-нибудь другого. Так всегда бывает.

Пора, – подумал он. – Деньги кончились, роман не выходит, девушка слишком молода для меня. Ну, давай. Пора, время пришло».

Время чего?

Пора! Пора ей найти себе юного крепкого парня, вместо того чтобы отбирать последние силы у старика. Пора разрешить себе снова почувствовать охоту к перемене мест: пора снимать лагерь, поднимать верблюдов. В путь! Джерри приходилось поступать так не раз и не два. Разбиваешь палатку, живешь какое-то время, потом идешь дальше: извини, подруга.

Это приказ, напомнил он себе. Рассуждать нам не положено. Звучит труба, отряд строится. Спор окончен. Опекун.

И тем не менее странно, «Я чувствовал, что это вот-вот произойдет». – думал он, глядя на долину, где уже почти ничего нельзя было различить. Никаких таких великих предчувствий, никакой этой чепухи: просто – да, он ощущал, что час приближается. Время пришло. Но вместо того чтобы почувствовать прилив бодрости и радости, он ощутил, что его охватывает вялость. Ему вдруг показалось, что он слишком устал, слишком растолстел, слишком вялый и сонный и никогда уже не сможет пошевельнуться. Он мог бы лечь прямо здесь, где стоял. Он мог бы спать на этой жесткой траве, пока его не разбудят или пока не наступит конец света.

Глупости, – сказал он сам себе. – Самые настоящие глупости». Вынув телеграмму из кармана, он бодро зашагал к дому.

– Эй, малышка! Старушка! Где ты прячешься? У меня новости, и не слишком приятные. – Он протянул ей телеграмму. – Из города греха, обреченного на гибель, – сказал он и отошел к окну, чтобы не видеть, как она будет читать.

Он подождал, пока не услышал шороха бумаги, упавшей на стол. Джерри повернулся. Теперь не сделать этого было просто нельзя. Девушка ничего не сказала, но обхватила себя руками, спрятав ладони под мышками. Ее жесты иногда бывали громче и выразительнее любых слов. Он видел, как беспокойно мечутся пальцы, стараясь найти что-нибудь, за что можно ухватиться.

– Почему бы тебе не перебраться на некоторое время к Бесс? – предложил он. – Старушка Бесс будет рада принять тебя. Она очень хорошо к тебе относится. Ты можешь жить там, сколько захочешь, она будет только рада.

Сиротка по-прежнему стояла, обхватив себя руками. Джерри ушел в деревню послать телеграмму. А когда он вернулся, девушка уже достала его костюм – тот самый, синий, над которым она всегда смеялась и который называла тюрем-

ной робой, – но сама она при этом дрожала всем телом. Лицо ее побледнело. Она выглядела совершенно больной, как в тот день, когда он замуровал ос в гнезде. Когда Уэстерби попытался поцеловать ее, она была холодна как мрамор. Ночью они спали вместе, и это было еще хуже, чем спать одному.

Матушка Стефано сообщила новости во время обеда, вскоре после полудня. От волнения у нее даже голос дрожал. Достопочтенный Школяр уехал, объявила она. Он был в костюме. И взял с собой саквояж, пишущую машинку и мешок с книгами. Франко отвез его в аэропорт на своем фургоне. Сиротка уехала с ним, но вышла у поворота на автостраду. Она не попрощалась: села у дороги, как шваль какая-нибудь, что, впрочем, так и есть. После этого Школяр некоторое время ничего не говорил и был погружен в свои мысли. Он совсем не обращал внимания на хитрые и ехидные вопросы Франко и все время теребил прядь волос надо лбом – синьора Сандерс как-то сказала, что у него волосы цвета перца с солью. В аэропорт они приехали за час до отлета и, чтобы убить время, распили вместе бутылочку и сыграли партию в домино. Но когда Франко попытался заломить непомерную цену за то, что привез его. Школяр проявил неожиданную прижимистость и жесткость и наконец-то начал торговаться, как настоящий богач.

Почтмейстерша сказала, что узнала все это от Франко, своего задушевного друга. Франко, которого злые языки называют педерастом. Разве она не защищала его всегда – неотразимого Франко, отца своего слабоумного сына? Конечно, у них бывало всякое – у кого не бывает ссор? – но пусть ей назовут, если смогут, более честного, трудолюбивого, элегантного и более шикарно одетого мужчину во всей долине, чем Франко, ее друг и любовник!

Школяр уехал домой за своим наследством, сказала она.

«Только с Джорджем Смайли могло такое случиться, – говорил Родди Мартиндейл, толстяк-острослов из Министерства иностранных дел, – стать капитаном потерпевшего крушение корабля. И только Смайли, – добавлял он, – мог все еще больше усложнить, именно тогда решив расстаться со своей не всегда безгрешной красавицей женой».

На первый (и даже на второй) взгляд, Смайли не слишком подходил и для своего нового поста, и для роли мужа красавицы, как не преминул отметить Мартиндейл. Джордж был невысокий, толстый; при столкновении с мелочами жизни проявлял редкостную неприспособленность и неумение заставить считаться с собой. Природная застенчивость время от времени приводила к тому, что он вдруг начинал изъясняться высокопарно. И для людей вроде Мартиндейла, не привыкших быть на втором плане, его стремление не привлекать к себе внимания служило постоянным укором.

К тому же Смайли был близорук. В первые дни после катастрофы он, в круглых очках и традиционно унылом для чиновников костюме, наводящем на мысль о похоронах, в сопровождении верного помощника Питера Гиллема ходил по самым незаметным тропам в джунглях Уайтхолла, где на каждом шагу земля под ногами может обернуться трясиной.

В любое время дня и ночи он склонялся над заваленным бумагами столом в обшарпанном кабинете, который здесь называли «тронным залом», расположенном на шестом этаже мрачного, похожего на мавзолей особняка на площади Кембридж-серкус. В этом здании он теперь был самым главным начальником, но, увидев его, можно было подумать, что это ему, а не русскому шпиону Хейдону больше подходит словечко «крот» из жаргона профессиональных разведчиков. После бесконечно длинного рабочего дня в этом здании со множеством коридоров и мрачных склепоподобных комнат мешки под глазами у Смайли выглядели как настоящие синяки. Он редко улыбался, хотя чувство юмора ему было отнюдь не чуждо, и частенько простое усилие, которое требовалось для того, чтобы подняться со стула, казалось, оставляло его без сил. Приведя себя в вертикальное положение, он, слегка приоткрыв рот, застывал на мгновение и, прежде чем двигаться дальше, издавал негромкое пыхтение: «уу-х-х-х».